Пустошь, что зовется миром

Там, на Пелоа-2, находятся четверо ее подчиненных, а с ними агент министерства информации и варвар-дипломат, но четверо ее людей, первое и самое главное, сейчас либо подвергались потрошению инородцами (наихудший сценарий), либо получали солнечные удары от высокой температуры в ожидании начала переговоров (наилучший сценарий). А ей оставалось только ждать, ждать, пока ее разведывательные корабли не обнаружат какую-нибудь базу инородцев слева, где понемногу убивают людей Сорок Оксида, где смерть приходит за смертью, похороны за похоронами. Ждать, как ждет кадет-выпускник сообщения о первом назначении, ждать и смотреть, как больший из двух трехколечных кораблей угрожающе вращается на самом пределе их видимости с мостика. Меньший корабль отправился в систему Пелоа, как и ее собственный шаттл. Они сейчас пытались определить, с кем ведут переговоры – то ли с человекообразным видом, который имеет мотивацию, сходную с их, то ли с видом, которого мотивируют только две вещи: грабеж и насыщение желудка. Либо одно, либо другое… и этот вид имеет технические возможности, сравнимые с тейкскалаанскими кораблями или даже превышающие их.

Девять Гибискус ненавидела ожидание в подобных ситуациях. Поэтому она сделала то, что время от времени позволяла себе в бытность кадетом: убедилась, что на мостике в прямом и переносном смысле ничто не горит и, скорее всего, не будет гореть в течение ближайших двух часов – и отправилась в личное пространство Пчелиного Роя, чтобы ждать вместе.

На «Грузике для колеса» его личным пространством была адъютантская каюта – помещения, диаметрально противоположные ее каюте. Идея состояла в том, что если какое-то вражеское оружие застанет капитана в каюте, то адъютант, возможно, выживет и примет на себя ее обязанности. Девять Гибискус знала дорогу туда не хуже, чем в любую точку галактики. Кроме того, у нее были коды дверей, если только Двадцать Цикада снова не сменил их.

Он не сменил. Его дверь открылась для нее так, как если бы он и она были одним лицом, и в нос Девять Гибискус ударил запах зелени. Тот самый особенный запах, богатство растительной жизни, исключая цветы: лозы, сочные растения и все остальное, что Двадцать Цикада сумел убедить расти без помощи воды. Для своего сада он использовал собственный водный рацион и делал это еще с тех времен, когда они оба были кадетами. Никаких отходов, никаких излишеств. Не для ее Пчелиного Роя.

Так, во всяком случае, требовала его религия, но Девять Гибискус подозревала, что он так или иначе сделал бы это, даже если бы того не требовал от него культ гомеостата. В этом была сложность с Двадцать Цикадой: определять, где кончается преданность безусловно непопулярной религиозной практике и начинается личность. Если между этим вообще была разница.

Он сидел, скрестив ноги, на полу в середине каюты, вокруг его головы парил ореол голографического анализа, достаточно прозрачный, чтобы видеть зелень, ползущую по стенам на каждом отдельном изображении. Большинство из них представляли собой изображения известных ей корабельных систем, узнаваемых мгновенно, даже в зеркальном отображении. Показания энергопотребления и систем жизнеобеспечения «Грузика для колеса» из всего множества находились на своем обычном месте, приблизительно в футе над лбом Двадцать Цикады. Все остальное, что он хотел увидеть, могло поворачиваться вокруг центра, неподвижной точки, похожей на корону.

А еще, свернувшись на его коленях, словно кусочек космоса без звезд, лежал один из каураанских котят. Котенок, похоже, спал, а Пчелиный Рой поглаживал его.

– Мне казалось, ты их ненавидишь, – иронически сказала Девять Гибискус. – Значит, все эти твои сетования по поводу разрушения экосистем – сплошная показуха?

Двадцать Цикада посмотрел на нее и движением другой руки, не занятой поглаживанием комочка войда на его коленях, убрал бо́льшую часть своих рабочих голограмм.

– Еще как ненавижу, – сказал он улыбаясь. – Но этот меня любит, и что я, по-твоему, должен с ним делать? Вышвырнуть за борт? В том, что они существуют, нет их вины.

Она села рядом с ним, колено к колену. Ей всегда казалось, что в садовых комнатах Двадцать Цикады больше кислорода, чем где-либо. Впрочем, не казалось: так оно и было на самом деле. Дыхание растений. Она как-то раз проверила показания приборов. Различие было небольшим, но реальным.

Каураанский котенок поднял голову и открыл желтые глаза. Произвел какой-то звук, словно плохо настроенный музыкальный инструмент, поднялся, развернулся на коленях Двадцать Цикады и снова лег.

– Я не думала, что ты выкидываешь их за борт, Пчелиный Рой, – сказала она. – Но тут просто любовь какая-то.

– Он начинает вопить, если я его не глажу, – без обиняков сказал Двадцать Цикада, и Девять Гибискус рассмеялась. На мгновение она почувствовала себя очень молодой: перенеслась более чем на десять лет назад, на один корабль, на котором она служила, да и он тоже. Тогда ей даже в голову не приходило, что можно не спать ради своего Флота.