Пустошь, что зовется миром

Если, конечно, ей вообще удастся уснуть. Она пыталась уснуть в течение доброй трети восьмичасовой смены, но ничего не получилось. Думать она могла только о гибели «Осколков» во вспышках пламени, о том, стоит ли новая технология биологической обратной связи того, чтобы половина состава Флота получила посттравматические флешбэки, потому что кто-то в другом конце сектора умер плохой смертью. Анализ затрат и выгод был несовместим со сном.

Она почувствовала облегчение, когда кто-то постучал в ее дверь. Скорее всего, кто-то, до кого не дошло ее указание беспокоить ее только в самом крайнем случае, пытался вручить ей послание не первостепенной важности. Хотя и происходило что-то, не требовавшее ее вмешательства, теперь она уже могла не притворяться, что спит. Она включила свет, надела брюки, чтобы ее внешний вид создавал хотя бы видимость начальственности, и взмахом руки открыла двери. По другую сторону стояла с извиняющимся видом ее начальник связи Два Пена, у которой, судя по всему, была рабочая смена – мостик строго соблюдал очередность, и когда Девять Гибискус спала, Два Пена обычно бодрствовала. Но сейчас она все равно выглядела изможденной, даже несмотря на то, что ее не сдергивали с кровати неожиданно.

– Яотлек, – сказала она, – случилось нечто чрезвычайное.

Экипаж «Грузика для колеса» называл Два Пену «Пузыри», хотя ничего пузырчатого в ней не было. Прозвище это стало широко распространенным, и даже Девять Гибискус приходилось сдерживаться, чтобы оно не сорвалось с языка. Яотлек махнула – заходи, не называя начальника связи по имени. Когда та зашла, Девять Гибискус закрыла дверь движением руки. Ее пульс подскочил; это было куда лучше, чем спать – сфокусироваться на ответственности в кризисной ситуации.

– Ну, какая такая чрезвычайность заставила поднять меня с кровати?

Два Пена чувствовала себя не в своей тарелке, стоя перед своим начальником, пока та натягивала на себя оставшиеся элементы формы. Тем не менее она храбро направила взгляд в потолок и ответила:

– Сэр, в наших руках один из инородцев.

– Что?! Живой?! Мы захватили их корабль?

Два Пена отрицательно покачала головой.

– Мертвый. «Осколок» из Семнадцатого обнаружил его парящим в вакууме после… одного из столкновений. Он захватил его и доставил сюда.

Ноги Девять Гибискус стали подгибаться от приятного возбуждения, также пришлось приложить немалые усилия, чтобы скрыть дрожь в руках.

– Этого солдата нужно представить к награде. Пусть это сделает Сорок Оксид – свяжись с ним, награду он должен получить от своего капитана Флота. И… где он? Инородец?

– В медицинском отсеке, – ответила Два Пена. – Медики собираются делать вскрытие. Но я подумала, вы сначала захотите на него посмотреть.

– Черт побери, конечно! – сказала Девять Гибискус, засовывая ноги в ботинки. – Идем.

Чтобы попасть в медицинский отсек, нужно было подняться на две палубы в хвосте корабля. Ходьбы туда было пятнадцать минут, но они уложились в десять, и Девять Гибискус с глубоким, сдержанным удовольствием поглядывала на Пузыри, которая легко поспевала за ней, отставая на полшага. От этого возникало чувство, что во Вселенной все в порядке, и это очень ей понадобится, чтобы справиться с тем, что сейчас увидит – чем бы это ни было. Она пыталась не воображать его. Воображение порождает предвзятость. Опять же, она почему-то могла его представить исключительно в виде уменьшенной до человеческого размера разновидности их кораблей с тремя кольцами, и это было нелепо; инородцы явно не были голодным кораблеобразным видом, который отпочковывается от малых кораблей. Пилот «Осколка» не смог бы притащить труп одного из них, если бы дела обстояли так.

Вот что делало с ней воображение – плодило абсурды, утешительные для разума. Девять Гибискус подозревала, что ей предстоит увидеть нечто гораздо хуже, чем все, что она видела прежде.

Она ошибалась.

И это было ужасно.

С хирургического стола, который она увидела, исчезли все стандартные подкладки и подушки, предназначенные для удобного расположения человеческого тела, остался только голый металл, а на нем что-то, похожее на животное. Даже никакое не жуткое. Просто новое.