Путь Беньямина

– Ждешь, что все будут о тебе заботиться. Чудес ждешь.

– Я не собираюсь это слушать.

– Ты еще хуже, чем Георг.

– Пожалуйста, не надо про Георга. Хватит нести вздор.

– Я поеду одна, с Эммой.

– Прекрасно.

– Я в тебе обманулась, – подвела она итог. – Мать всегда правильно про тебя говорила.

Беньямин сдержался и не ответил. Сестра доводила его до бешенства. Постоянно вскрывала старые раны, ворошила прошлое.

– Мы никогда больше не увидимся, – сказала она и заплакала.

Он притянул ее к себе:

– Дора, ты все преувеличиваешь. Все время беспокоишься. Мама говорила: «Дора, ты слишком много волнуешься». Помнишь? – Он поднес к ее глазам носовой платок. – Она про тебя правильно говорила.

– Я поеду в Нью-Йорк, – сказала она.

– Вот и славно. Ты ведь всегда хотела побывать в Америке?

– Нет, – ответила она. – Это ты хотел.

– Господи, – вздохнул он. – Я дам тебе адрес Тедди Адорно. Напиши ему. Он будет знать, где я.

– Поедем со мной, Вальтер.

– Нет, – сказал он. – Я еду в Марсель, а потом на Кубу.

– Кубу ты возненавидишь.

– Ну, в Буэнос-Айрес.

– Там еще хуже.

– Тогда в Антарктику.

Тут оба рассмеялись. Слава богу, этот разговор позади. В тот же день он отвез Дору и Эмму на вокзал. Он дал ей денег, которых должно было хватить на три месяца: как раз половину суммы, полученной от Адриенны Монье.

– И помни, что я тебе сказал. Мы скоро увидимся, поверь мне. Максимум через несколько месяцев.

– Я тебе верю, Вальтер, – сказала она, но по выражению ее лица видно было, что это неправда.

Она не верила ему. Неверие сквозило в ее взгляде, когда они прощались, заполняло собой морщинки, крошечными веерами расходившиеся от уголков ее глаз. Беньямин смотрел, как, пыхая гарью, уходит поезд. Он точно знал, что никогда больше не увидит Дору.

Из-за июльской жары у него почти не оставалось сил, и большую часть дня он лежа читал и писал письма – Грете Штеффин, Адорно, бывшей жене Доре. В конце июля он написал о своем положении состоявшей с ним в родстве Ханне Арендт: «Ужасная духота усиливает мою потребность поддерживать жизнь как тела, так и духа в подвешенном состоянии. Ухожу в чтение: только что закончил последний том „Семьи Тибо“ и „Красное и черное“. Меня страшно мучила мысль о том, что будет с моими рукописями, а сейчас она терзает меня вдвойне». Он отправил письмо по последнему парижскому адресу Ханны, который у него был, но он сомневался, что письмо до нее дойдет. На почту теперь совсем нельзя было положиться. Когда люди опускали письмо в почтовый ящик, не было ни малейшей уверенности в том, что его куда-нибудь отправят, но иногда оно чудом находило адресата. Многие из тех, с кем он переписывался, снимались с места, спасались бегством, и определить их местонахождение было невозможно. Иногда письма возвращались с отметкой: «Адресат выбыл». По большей части они, словно перышки, канули в колодец истории.

Оставшись в лурдском пансионе один, Беньямин, не сопротивляясь, отдался всепоглощающей лени. Его утешала вспомнившаяся фраза Ларошфуко: «Его лень многие годы помогала ему блаженствовать в безвестности рассеянной и невидимой жизни». Себя он считал закоренелым лентяем, и жизнь его определенно была безвестной. Многие из тех, кого он знал, особенно писатели, не выносили праздности ни в каком виде – но он был не таков. Он давно и сознательно культивировал досужее времяпрепровождение, давал случаться тому, что случалось, позволял пространству своего воображения пастись в постоянных поисках той далекой долины, где взмывают ввысь жаворонки, весь день носясь на струнах песен, и солнце не сходит с неба.

Он верил в случай, в праздную удачу, в способность к спонтанным озарениям. И удача никогда не подводила его: почти за пять десятилетий своей жизни ему повезло набрести на множество сокровищ – они наполняли собой его тайное хранилище. То, что он так пока и не написал целой, «настоящей» книги, если не считать диссертации о немецкой барочной драме, беспокоило его, но не сильно. Если война скоро закончится, он опубликует книгу о пассажах, и она станет трудом его жизни. За ней последует блестящее украшение – сочинение о Бодлере. Чудесно было бы выпустить изящный сборник лучших эссе и афоризмов в карманном формате, и, наверное, что-то выйдет посмертно. Ведь бесчисленное количество работ, написанных по тому или иному поводу, разбросано по старым публикациям в разных странах. И конечно, из них можно составить сборники во всевозможных вариациях, и это будет неплохое чтение. (Он ведь уже издал книгу сделанных там и сям заметок под названием «Улица с односторонним движением», и она нашла большой отклик.)