Путь Беньямина

ВАЛЬТЕР БЕНЬЯМИН

Об эффекте дежавю сказано много. Но я вот думаю: а правильно ли названо это явление и не точнее ли его описывала бы метафора, взятая из области акустики? Может быть, лучше было бы говорить о том, что события настигают нас подобно эху, разбуженному зовом, звуком, который мы, кажется, слышали где-то в темноте прошедшей жизни. Таким образом, если мы не ошибаемся, мгновения, воспринимаемые сознанием так, будто мы их уже прожили в какой-то предыдущей жизни, обычно производят на нас впечатление акустически, в форме звука. Слово, какой-нибудь стук или шорох словно наделен волшебной силой и переносит нас в прохладный склеп давно минувшего времени, из-под сводов которого настоящее как будто возвращается лишь эхом.

9 Лиза Фиттко

Ганс не оставлял попыток добыть себе место на каком-нибудь корабле, отправлявшемся в Касабланку, мой брат тоже. Свою жену Еву и их маленькую дочку Тити брат препоручил мне. Наш план состоял в том, чтобы перейти испанскую границу. Путь вдоль моря был, по всей видимости, свободен, и пройти его было нетрудно. Из Испании можно было попасть в Португалию, которая считалась более удобным местом, чтобы переждать войну, чем Марокко. Португалия, конечно, должна была остаться нейтральной, а уровень жизни там был довольно высокий. Предполагалось, что все мы сможем встретиться, когда закончится нацистская зима, сколько бы она ни продлилась.

Ева и Тити пока остановились у знакомых в Монпелье, они должны были сесть в поезд, которым я поеду до испанской границы. Я отправила им телеграмму и сообщила точное время, но посадки на промежуточных станциях всегда заставляют меня нервничать: может случиться все, что угодно.

Поезд прибыл на станцию, но, как я и опасалась, ни Евы, ни Тити не было видно. Проводник крикнул:

– Посадка закончена!

Резко засвистел свисток.

Я бросилась к проводнику.

– Я жду родственников, – сказала я. – Мы должны были здесь встретиться.

– Мне жаль, мадам, – ответил он.

Зная, что, свесившись с подножки вагона, можно задержать отправление поезда, я так и поступила.

– Прошу вас, мадам! Пройдите в вагон! У нас же расписание! – настаивал проводник.

Я склонилась со ступенек, притворяясь, что ничего не слышу.

Через минуту, которая показалась мне десятью, раздался долгожданный пронзительный крик:

– Тетя Лили! Тетя Лили!

Ева бежала сзади, пытаясь догнать девочку.

Я заняла им места в вагоне рядом с собой, чем очень раздосадовала других пассажиров. Мерзкая старушонка, накрашенная так, что хоть в гроб клади, возмущалась:

– Нечего захватывать места! Во Франции это запрещено!

Но я проявила твердость.

– Это разрешено! – сказала я голосом, плавно поднявшимся на несколько регистров.

Переспорить меня не смог даже проводник.

– Нужно будет уточнить, – сказал он, когда обратились к нему.

Не успели мы усесться, как Тити заголосила:

– Тетя Лили, а у вас есть пирожное или шоколадка? Мама сказала, у вас есть.

– Прости, Тити, у меня для тебя ничего нет.

– Вот хлеб, – вмешалась ее мать, достала из сумки маленькую булку и отломила Тити кусочек. – Du pain, – сказала она по-французски.

Девочка схватила краюшку.

– По-немецки мы говорим «Brot». Тетя Лили, а вы говорите «Brot» или «du pain»?

Мы с Евой замерли. Если бы попутчики поняли, что мы из Германии, трудно представить, что могло бы произойти.

– Как давно мы с тобой не виделись! – воскликнула я, подхватив ребенка и усаживая себе на колени. – Красавица ты моя маленькая!

Я принялась гладить белокурые кудри девочки, чтобы отвлечь ее.

У Евы дрожала челюсть. К счастью, в вагоне (заполненном в основном солдатами) больше никто не обратил внимания на слова Тити. Взрослые нечасто слышат детей: их болтовня воспринимается как звучащая фоном музыка, слегка раздражающее, а иногда очаровательное щебетание, не несущее никакого смысла, если только ты не мать или отец.