Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Ему казалось, что Горрен рад — почти счастлив той заварушке, на фоне которой выстраивалась, разворачивалась их карьера. По крайней мере, он был большей частью бодр, почти постоянно остроумен и улыбчив, задумчив — время от времени. Иногда злословил, что тоже было объяснимо. Берт получал удовольствие от общества язвительного Горрена куда больше, чем от его благожелательности, но остерегался попадаться под удар: бывало больно, Горрен его не щадил. Тем удивительней было прибыть домой, пострадать от одиночества, побродить от угла к углу в своей квартире, поужинать — и позавтракать, все в одиночестве — и не получить от Горрена ни одной приветственной фразы. Только сухой ответ на уведомление Берта, что он прибыл: «С приездом». Это было непривычно, но еще не подозрительно. Но похудевший, раздраженный, бледный Горрен — вполне. Он был зол, это чувствовалось уже в приветствии. Берт, неожиданно обрадованный встречей, был не против — невелика беда позволить ему поплеваться ядом. Тем более он по своему опыту знал, что Горрен не позволял себе слишком долго высказывать свое раздражение. Всегда. Но не сейчас. Горрен был недоволен всем: отчаянно жаркой погодой, слишком оживленным движением, обилием вооруженных людей на улицах, фигней, которую вещают из каждого утюга. Тем, что Берт слишком много времени провел в Европе, что его пребывание было не самым успешным. Что невозможно предсказать, что еще выкинут люди Дейкстра и Лиоско, что гарантировать сохранности денежных вложений не могут даже европейские банки. Что азиаты делают вид, что сражаются за свои интересы в Африке, а на самом деле выводят ресурсы обратно в Азию — в Южную Америку тоже. И это почему-то особенно задело Горрена.

Это удивило Берта куда меньше, чем следовало ожидать. Горрен, очевидно, обладал вполне внятными представлениями о мерках своего успеха, стремился к нему и по тому пути, который сам для себя обозначил; было это упрямством, желанием кому-то что-то доказать или наоборот опровергнуть— неизвестно, Берт не интересовался особенно, ему было нелюбопытно. Жить рядом с Горреном было интересно, тянуться за ним — в куда большей степени, и финансово сотрудничество с ним было более чем выгодно. Все остальные сложности, не входившие в этот перечень, не интересовали его; так представлял себе, пытался оправдаться Берт.

Оказывалось, ему было очень сложно разговаривать с угрюмым, меланхоличным Горреном. Он рассказывал о своих достижениях в Европе — и ему казалось, что Горрен едва слушает его. Берт обижался, сердился; Горрен смотрел на него прищуренными глазами и морщился.

– Ты выглядишь так, как если бы тебе сказали, что через сорок восемь часов лишат всех прав и привилегий и отправят чернорабочим в доки Момбасы, – недовольно заметил Берт. – Хотя что это я. Честный и почетный труд чернорабочего тебе явно не светит, ты слишком хорош для этого.

В ответ Горрен мрачно посмотрел на него и прошелся по комнате. Берт прикусил язык. Ему все больше не нравилось ни настроение Горрена, ни возможные его причины. И общая атмосфера была крайне натянутой. Он и спросил, что все-таки стало причиной этой меланхолии. «Это до такой степени непохоже на тебя, что я начинаю задумываться о своем будущем», – добавил он.

– Тебя интересует только твоя шкура? – спросил Горрен. – Меня почти не удивляет. Вполне в духе современных индивидуалистических традиций.

– Отчего современных-то? – искренне удивился Берт. – Им лет под пять тысяч. Если историки не врут. Разумный эгоизм, инстинкт самосохранения, прочая фигня. Говорят, что даже для альтруизма служит фундаментом.

– Иными словами, тебя действительно интересует только твоя шкура.

– Увы мне, увы. А тебя разве нет?

Горрен поморщился, передернул плечами и продолжил ходить по комнате.

– Моя ли шкура, твоя, это не меняет простого факта, что мы оказались в пренеприятной ситуации, – мрачно заметил он. – Вернее, в неприятной ситуации оказался я. По тебе если попадет, то только рикошетом.

Берт не сомневался, что Горрен прав. Он был согласен и с такой оценкой ситуации. Ему хотелось благополучного исхода дела, хотя он не особо представлял, что именно хотел сказать Горрен и на что он рассчитывает; значительно меньше хотелось оказаться в таком положении, которое вынуждало бы его что-то предпринимать, решать, иными словами – действовать.

– Ты неожиданно пессимистичен, – пробормотал Берт, в последний момент удержавшись и не брякнув: рикошет тоже может убить.

Любопытно было, смог ли Горрен прочитать его мысли. Он посмотрел на Берта подозрительно, скептически поднял бровь – промолчал, но по-прежнему нервно вышагивал по комнате.

– Если мне позволено будет поинтересоваться… – осторожно начал Берт.

Горрен покосился на него.

– Позволено. – Сухо ответил он. – Ты хочешь знать, как сильно пострадает твоя шкура?

Берт хотел поежиться — все-таки в проницательности этому типу не откажешь. Думал ли он так на самом деле или просто предположил, потому что у самого именно такие мысли возникли бы, Берт предпочел не задумываться. Он решил вильнуть в сторону и отвести его внимание от скользкой темы: