Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

За пределами его мирка, практически совсем рядом случалось слишком многое, и оставаться безучастным оказывалось сложно. Берт, предпочитавший созерцать, помалкивал, но слушал. К его присутствию были привычны, на то, что он большей частью задавал вопросы, а не отвечал на них – а иногда и просто избегал ответов, тоже не обращали особого внимания, и в его присутствии рассказывали самое разное. О том, что горничная внезапно не вышла на работу, а через несколько дней хозяев допрашивала полиция: женщина оказалась связана с какой-то странной полулегальной группой, заинтересовавшей секретную полицию, и теперь сидит в тюрьме. Человек, рассказывавший это, возмущался не столько присутствием мятежницы под крышей своего дома, сколько тем, что агентства работают так ненадежно. Он хвастался чуть позже, что предъявил агентству иск и, по мнению адвокатов, может рассчитывать на солидную компенсацию за моральный ущерб. «Они обязаны следить за нашей безопасностью, а не относиться так наплевательски к жизням своих клиентов!» – возмущался он. Берт слушал, неопределенно угукал – предпочитал не задумываться слишком сильно о том, что это могло обозначать. Но не утерпел: воспользовался журналистским удостоверением, добрался до тюрьмы, где сидела та женщина, поговорил с ней. Удивился, насколько нормальной она выглядела, не смог распознать в ее ответах, в ее безнадежных рассказах ни намека на активное участие в каких-то сомнительных заговорах. И обнадежить ее тоже не рискнул, особенно в помещении для допросов, которое выделило ему тюремное начальство: он был почти уверен, что их прослушивают, и не хотел рисковать благим настроением местного начальства. Перед тем, как отправиться на чашечку кофе к директору – приглашение было облечено в любезные слова, но не оставляло сомнений, что отказ будет оценен очень сурово. Этот же директор, слышавший о славе Берта, пусть крошечной, но стабильной, о том, что его статьи пользуются успехом в Европе — точно так же: пусть крошечным, но стабильным, – решил воспользоваться такой замечательной возможностью и поиграть в потенциального Очень Крупного Политика. Он рассказал о деле, причем Берт не мог избавиться от неприятного ощущения, что директор жаждет увидеть себя на экранах медиаустройств. И там он не будет выглядеть глупо, как предполагал Берт, улыбавшийся этому типу, неприятно походившему на обрюзгшего, ленивого, но сильного и очень хитрого бурого медведя куда больше, чем на человека, а наоборот, проявит красноречие, государственную мудрость и гражданскую ответственность — все то, чего Берт не замечал в нем. Но он цедил кофе, поданный в маленьких чашечках — неплохой, густой, ароматный, слишком крепкий для послеобеденного кофепития, – и не стремился ни обнадеживать его, ни разубеждать, что не видит в его рассказах ничего, что способно было бы заинтересовать европейского зрителя. А для африканского директор тюрьмы был слишком типичен: в меру лжив, в меру корыстолюбив, в меру педантичен, в меру жесток. Обеспечен женой и двумя любовницами, причем умудрялся обеспечивать всех в меру своего разумения и за счет тюрьмы — считай, заключенных. Хитрожоп: охотно признается в верности нынешнему главе государства — Лиги — вышестоящему начальству, но так, чтобы это была не слишком конкретная признательность, чтобы в случае чего использовать те же слова признательности в отношении других вышестоящих, которые могли оказаться и злыми врагами нынешним. Директор был доволен своим нынешним положением, рассчитывал провести на своем посту бесконечно долго времени, с почестями уйти в отставку, оставить солидное наследие сыновьям и удачно пристроить дочерей. Что именно совершалось в отношении заключенных, его не интересовало — до тех пор, разумеется, пока к ним не привлекалось внимание извне. Интереса Берта к той женщине он не понимал, но не чуждался говорить. В его представлении она выходила глуповатой, амбициозной, желающей скандала ради скандала. Не туда влезшей, в определенной степени жертвой обстоятельств, но бесспорно виновной в том, в чем ее обвиняет государственная полиция. Берт соглашался с тем, что женщина эта — глуповата и жертва обстоятельств, не с тем человеком рассчитывавшая обустроить семейное гнездышко, но помалкивал. Он не видел ни одной черты в ней, способной подтвердить, что она действительно могла сознательно выступить против правительства, да даже хотя бы отчасти осознавала бы, что вступает в оппозицию. Берт был почти уверен, что эта женщина — не единственная: Йоханнесбург, в котором он обустроился пока, был одержим паранойей. Люди пытались сделать вид, что все в порядке, что ничего особенного не происходит, но при малейшем подозрительном слове или взгляде докладывали в «определенные места». Кураторы в Европе прозрачно намекнули Берту, что истории о несправедливо заключенной, равно как и о тюрьме, все больше превращавшейся в место содержания инакомыслящих в Европе неинтересны. Женщина не походила на узника совести, сотрудники тюрьмы — на гестаповцев, соответственно материал не вызовет интереса. Беженцы куда интересней, и если месье Франк соизволит пошевелиться и отправиться в места экологических — это особо подчеркивалось — или экономических катастроф, это может быть неплохо оплачено. Берт отбрехивался насущными делами, присматривался к другим событиям в столичном регионе, которые могли бы принести доходец, занимался рутиной, бегал по поручениям Горрена — и не спешил отправляться на север, ближе к экватору.