Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Несмотря на кажущееся спокойствие, Берту приходилось быть значительно осмотрительней, чем раньше. Даже когда Горрен настоял на телохранителях, он не был настолько беспокоен. Потому что раньше — когда Берт, в угоду европейской публике, занимался легкой критикой местных порядков (именно легкой, при этом значительно больше внимания уделяя трагедиям частных лиц, когда от него требовалось, или бытовой аналитикой, чтобы украсить текст), и когда благодаря этому у него завелись недоброжелатели, было понятно, куда смотреть и откуда ждать удара. Но тот период закончился, до Берта никому не было дела, а угроза возможна отовсюду. Наверное, даже исключительные меры предосторожности не спасли бы: даже не выбираясь в далекие от центра районы, можно было нарваться на удар. Причин для неожиданной агрессии доставало: например, цвет кожи. И ладно Берт: один из очень редких белокожих в приближенных к властным кругах, наверное, крокодилы-альбиносы встречаются редко. Но, как выяснялось, среди африканцев существовало очень много поводов, чтобы смотреть свысока на представителей отличавшихся этнических типов. Семиты с севера были недопредставлены в лигейской администрации. Юго-восточные негры, напротив — с избытком. Первые плевались, едва заслышав о вторых, те отзывались о первых с плохо замаскированным превосходством. О неграх из центра говорили с нескрываемым пренебрежением, но остерегались высказываться о западных. Опросы упрямо показывали, что политики с желтоватой кожей и более широким лицом с крупными губами и носом располагали к себе больше, чем люди с синевато-черной кожей. И так далее. Образовательная политика велась бесконечно долгое время, но все равно не в первые сутки знакомства, так во вторые обязательно всплывал вопрос о племени, к которому относил себя человек. И это могло оказаться решающим в его карьере. Несмотря на бесконечные программы по искоренению трибализма — Берт писал и о них в угоду публике. До чего здорово было европейцам почитать о таких заморочках, снисходительно думая при этом: ну вот же… дикари.

От острого глаза Горрена не укрылось и то, как точно темы, на которые натравливают Берта, соответствовали едва различимым целям власть предержащих в Европе. Не всегда это было очевидно, но иногда все-таки угадывалось: когда заказчики хотели чуть поддержать Лиоско, но так, чтобы это не было явно, Берт собирал сплетенки о людях из свиты Дейкстра, оформлял их в нечто пристойное, преподносил как мнение общественности, а затем они с Горреном читали, во что превратили статейку цензоры: несколько фраз, изящный подбор слов — и общая интонация оказывается такой снисходительной, обреченной, многозначительной, словно автор намекал: это только малая часть из того, что я могу рассказать, но верьте, на самом деле все куда обширней. И на одном дыхании практически Берт мог быть вынужден рассказывать о неприятных проступках людей Лиоско — недостаточно, чтобы разрушить благоволение к нему влиятельных людей, тем более те и не обращали внимания на такую мелочь, но этого хватало, чтобы пошатнуть уважительное настроение. За такими маневрами едва можно было разглядеть истинные цели заказчиков, и Берт, слишком давно лишенный детальных сведений об административных играх в европейской лиге, был плохим провидцем. Но не Горрен: ему было подчас достаточно тех неопределенных фраз, которыми кураторы разговаривали с Бертом, чтобы присмотреться к кому-то в окружении Лиоско — Дейкстра — снова Лиоско. Он же и заметил:

– Что-то мне все отчетливее кажется, что эти идиоты в Европе сами не могут определиться, кого поддерживать. Главное, чтобы они не решили поставить на темную лошадку. Тогда придет беда всем.

– Тебя послушать, так мнение Европы окажется ключевым в этих выборах, – буркнул Берт.

– Нисколько, – беспечно отозвался Горрен. – Совсем нет. На него плевать широким народным массам. Подавляющее большинство местных небокоптителей вообще едва ли знает, что там за возня происходит далеко наверху. Им бы выжить, милый. Сам ведь сколько раз об этом писал. Дело в том, что если европейская лига решит чутка испакостить гладкое протекание нынешнего единоборства, это может оказаться крайне неприятным для всех сторон.

Горрен печально и очень шумно вздохнул. Берту этот вздох показался слишком неискренним, чтобы реагировать на него сочувствием — чтобы вообще обращать внимание. Горрен же продолжил:

– Когда в гармоничное единоборство с уже установившейся динамикой вмешивается третья сила, баланс нарушается, энтропия растет, и что получится на выходе, не предскажет даже самый гениальный гадатель на кофейной гуще. Что при этом станется с простыми обывателями, опасно даже предполагать.