Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Однажды в июне, когда по счастливому или, по крайней мере, приятному стечению обстоятельств, Берт проводил время в Претории, а Сибе Винк был в увольнении – «целых пять суток, приятель! Целых. Пять. Суток!», они сидели в одном непримечательном баре в относительно благополучном районе. На стенах работали голо-экраны, на доброй половине, разумеется, Дейкстра, рядом – футбол, кто хотел, мог подключиться к любому каналу, но народ предпочитал негромко переговариваться о чем-то ином.

– Эйдерлинка едва не разжаловали в лейтенанты. Его. С его сокровищницей на груди. С его-то орденами, – недоуменно поднимая брови, рассказывал Сибе. – Нет, человек он упорный, конечно. Себе на уме, я всегда это знал и всегда говорил. Берт, я ведь и тебе говорил. Я искренне уважаю Эйдерлинка. Искренне. От всей души! Он – один из лучших гвардейцев, которых я знаю. И я тебе скажу, приятель, я тебе совершенно искренне скажу одну вещь: нас, избранных, не трогают. Не трогали. Мы всегда отличались независимостью. И мышления тоже. Но тут что-то такое… хм. – Сибе сделал основательный глоток и осмотрелся. Негромко, скороговоркой он сообщил Берту: – Я знаю, что тут хрен прослушивают, местный владелец за этим делом очень следит. И вот… – он достал из кармана маленький совсем брусок, – не промышленная штука, а очень даже индивидуальная. И все равно кажется, что нас того… – Сибе спрятал брелок в карман, поглядел по сторонам. Берт понимающе покивал головой, пробормотал что-то: «Знаю, понимаю, сам такой». Сибе продолжил: – Так вот. Эти бюрократы не боятся требовать от нас. От нас!

Он стукнул себя кулаком в грудь. Берт даже поежился, до того энергичным, резким, решительным было движение, как только ребра выдержали.

– Посмотри на это с другой стороны. Вы давали присягу служить народу. Чиновники как раз этот народ и представляют.

Сибе гневно фыркнул. Он скривился, как если бы унюхал что-то категорически невыносимое; снова сделал глоток. Посидел немного, морщась, словно пытался определить: продолжать ли разговор с таким ненормальным типом, или нет.

Берт невесело усмехнулся.

– Да знаю я, – протянул он. – Сколько здесь стоят чиновники и чьи интересы выражают.

– Плевать бы на это! – Сибе от возмущения приподнялся над стулом. – Начхать на то, сколько они стоят! Мы все чего-то, да стоим, дело не в том! Понимаешь, нас – нас! – заставляют заниматься всякой дрянью, которую не каждый констебль соизволит делать, понимаешь? Я тебе скажу, европеец, что ты не понимаешь, – в Берта нацелился палец Сибе – длинный, изящный по форме, грубый при этом, давно не облагороженный маникюром, а ведь Сибе Винк с чисто сибаритской тщательностью заботился о себе, – у нас есть гордость! Мы учились, тренировались, сражались даже – не для того, чтобы слушать приказы от всякой шантрапы! Всякой! Мне – гвардейцу – всякий говнюк будет приказывать! И самое главное, они ведут себя, как будто имеют право, ты понимаешь?

– Э-э-э, – Берт в растерянности пригладил волосы и оглядел зал, словно пытаясь найти подсказку, как себя вести дальше. Сибе то ли был пьян, то ли под воздействием каких-то веществ, то ли на грани срыва, если уже не переступил эту грань. – А начальство?

Сибе яростно тряхнул головой и откинулся назад.

– Вот именно. Эйдерлинк – человек. Настоящий человек. – Он даже кулаки вскинул. – Но он не самый главный человек. Над ним стоят многие, к сожалению. И те, кто над ним, допускают это.

Он навалился на стол и принялся буравить Берта взглядом.

– Такое ощущение, – почти беззвучно произнес он, – что они все чего-то боятся. Либо кто-то там наверху хорошо поработал и накопал на всех тонны дерьма, либо…

Он потянулся к бокалу. Берт нахмурился.

Значило ли это, что то ли люди Дейкстра, то ли те, которые стоят за ним, действительно делали то, в чем подозревал их Сибе Винк? Прав ли он в принципе? И что вообще творится вокруг?

Ответа на последний вопрос не было. Берт забывался нервным сном где-то под утро, думая, что вроде бы почти ухватил какую-то очень важную мысль, способную стать ключом к дверце в той темной комнате, в которой, как ему казалось, он находился. Вот-вот еще немного, и он подберет ключик, распахнет дверь, выйдет – и… он смотрел утренние новости и снова убеждался: погорячился. Или наоборот, политика снова крутанулась на месте – сальто в два с половиной оборота, какие там сто восемьдесят градусов!