Путь-дорога фронтовая

— Что случилось? Что-нибудь серьезное? — тревожно спросила она.

— Правительство сегодня в ночь уезжает из Варшавы. Но только никому ни слова. Ни одного слова. Я тоже должен уехать. Я подготовлю квартиру там, где мы остановимся, и извещу тебя по военному телеграфу.

Ночью вдали заревели пушки. Муж уехал. Она была одна в доме. Одна во всем мире. Так казалось ей. Было жутко. Канонада быстро приближалась. Хотелось спрятаться, чтобы ничего не знать, не видеть, не чувствовать.

Около двенадцати ночи разделась и собиралась ложиться спать. Вдруг невдалеке ударил снаряд. Взрыв потряс весь дом. В окнах вылетели стекла. Где-то вспыхнуло пламя. Показалось, что горит их дом. Ее охватил ужас. Накинула на себя, что попало под руку, и, взяв с собой Стасю, побежала из города.

* * *

Что впереди? Где друг? Где враг? Кто друг? Кто враг?

Ковальская сидела обессиленная, прислонившись к дереву, голодная. Силы покидали ее. Ей было холодно. Стася дала свои туфли. Они спадали с ног, в них невозможно было идти.

— Пани! Как можно сидеть на сырой земле? Вы простудитесь. Идемте дальше, — звала Стася.

— Что такое? Ах, это вы, Стася? Идите, Стася, оставьте меня одну.

— Что вы говорите, пани, Езус Мария.

— Ужас! Ужас! — шептала Павла. — Ужас! — повторяла она без конца.

— Пойдемте, пани… Пани…

Послушно поднялась, сделала несколько шагов и опять опустилась на землю.

— Я не могу идти, — проговорила она.

Стася подхватила ее и повлекла чуть не силой. Они двигались по какой-то глухой дороге. Кроме них, никто не шел по ней. Люди, которые вместе с ними убежали из Варшавы, тоже куда-то исчезли. Неожиданно из мрака послышался грубый окрик.

— Помогите! — крикнула Стася. — С пани плохо.

К ним подошли солдаты. Повели их в глубь леса. Скоро дошли до высокой ограды, за которой белел дом. По-видимому, здесь было имение.

Ввели в комнату. Офицер, сидевший к ним спиной, обернулся и изумленно воскликнул:

— Пани Павла!

— Пан Болек! — воскликнула она, узнав хорошего знакомого мужа, часто бывавшего у них. — Что же это такое происходит, пан Болек?.. — Она зарыдала, повиснув на его руке.

— Воды! — приказал офицер солдату. — Налей отсюда, — кивнул он на стол, где стояло несколько бутылок с вином и минеральной водой.

Жадно выпила воду и немного успокоилась.

— Где я? — слабым голосом спросила она.

— Как удачно… Вы здесь пробудете до утра. А завтра я вас отправлю поглубже в тыл. Как я рад, что вижу вас!

— Где немцы?

— Трудно что-нибудь понять. Во всяком случае, здесь этой ночью не будут. А если придут… встретим.

— Вы не знаете, куда перебралось правительство?

— Пребывание его не известно. А теперь расскажите, как вы сюда попали.

— Не надо об этом… Не надо о Варшаве. Иначе я разрыдаюсь. Там ужас!

Денщик внес поднос с закусками и начал расставлять их на столе.

— Вы с нами поужинаете? — спросил Болек. — Прошу извинить за скромное угощение. То не в Варшаве.

Она хотела было отказаться от ужина и пойти отдохнуть, но в это время в комнате появились два новых офицера.

Увидев ее, один из них, усач, с большим носом и несколько выпученными глазами, воскликнул:

— Ба! Ты, Болек, должен был предупредить… Пани извинит нас за походный вид.

— Знакомьтесь, — сказал Болек. — Пани Павла Ковальская.

Последовал поклон. Усач прильнул к протянутой руке.

— Имел честь быть представленным вам на последнем балу у президента, — церемонно сказал другой офицер с белым, словно напудренным, лицом и иссиня-черными волосами (она помнила это лицо).

— Что в Варшаве? — спросил он.

Ничего не ответила, умоляюще взглянула на Болека.

— Господа! Условие. Ни о чем не расспрашивать пани Ковальскую. Она устала с дороги.

— О, тогда рюмку коньяку — лучшее средство от всех бед и скорбей! — воскликнул усач.

Все уселись за стол.

Офицер с бледным лицом сообщил последнюю военную сводку. Она была малоутешительна. Немцы быстро двигались вперед.

— Почему нас держат здесь? — выкрикнул усач, свирепо выпучив глаза и весь как-то сразу побагровев. — Почему, я вас прошу ответить, панове, нас не пускают в дело? Кто, наконец, командует польской армией?

Офицеры заговорили, заспорили, переходя от бурных восклицаний к жалобам на высшее командование, которое не сумело предупредить неожиданное нападение германских войск и дать им отпор на границе.

То ли под влиянием отвратительного настроения, то ли от пережитых страхов Павла выпила две рюмки коньяку, и ее сразу потянуло ко сну.

Почти не помнила, как дошла до дивана в соседней комнате, и сейчас же заснула.

Пробуждение было внезапным. Ее словно что-то толкнуло. Открыла глаза. Чуть брезжило утро. В комнате стоял полумрак. Кто-то сидел на диване рядом с ней.

— Кто здесь? — испуганно воскликнула она. — Пан Болек, это вы? — Не сразу разглядела она его. — Что с вами?

Он молчал.

— Пан Болек…

Почувствовала, что его руки касаются ее тела. Пыталась подняться, но он удержал ее и, обхватив, прижал к себе.

— Что вы делаете?..

— Все равно война, — глухо сказал он.

Со всей силой, какая нашлась в ней, оттолкнула его, вскочила с дивана, выбежала в другую комнату. Там еще продолжалось пиршество. Рядом с усачом сидела Стася.