Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков

И ноября 1855 года состоялось рукоположение в сан диакона, а на следующий день, 12 ноября, в Петропавловском соборе крепости – в сан иерея. Так имена святых апостолов Андрея, Петра и Павла указали отцу Иоанну его будущий путь – путь апостольский.

В первой же своей проповеди, произнесенной в Андреевском соборе, отец Иоанн сказал: «Сознаю высоту своего сана и соединенных с ним обязанностей, чувствую свою немощь и недостоинство к прохождению высочайшего на земле служения священнического… но знаю, что может сделать меня более или менее достойным сана священника, – это любовь ко Христу и ко всем. Любовь – великая сила; она и немощного делает сильным, и малого великим. Таково свойство любви чистой, Евангельской. Да даст и мне любвеобильный Господь искру этой любви, да воспламенит ее во мне Духом Своим Святым…» (168, с. 23–24).

Кронштадтский пастырь начинал свое служение в непростых условиях, так как в те годы редко кто видел в христианской вере самую сущность жизни, а в Церкви тот богочеловеческий организм, вне которого отдельный человек не может жить.

С одной стороны, Православие оставалось государственной религией, первым защитником которой являлся российский император, укреплению которого содействовала вся мощь государства. Но с другой стороны, та же Православная Церковь в России волею неукротимого Петра была низведена до положения одного из государственных институтов, «ответственного за нравственность» населения, и только. Власть недостаточно сознавала неотмирность Церкви и ее задачи. Следствием этого стало некоторое обмирщение Церкви, снижение уровня церковной жизни. Этому способствовали как невысокий образовательный уровень развития русского духовенства в массе своей, сословная изолированность духовенства от верхов и от низов народных, так и мощное влияние атеистического Запада на просвещенное российское общество. Религиозная жизнь отходила у многих на второй план, в образованных слоях населения нередко переходила в холодную религиозность или служебную обязанность. Христианская вера еще жила в толще народных масс, но и там она подчас оборачивалась тупым поклонением обряду.

Бескрайняя нива для трудов открылась молодому священнику. В те годы Кронштадт не только оставался ключевой крепостью, защищавшей вход в северную столицу, и главной военно-морской базой России, но и был сделан властями местом административной высылки из Санкт-Петербурга «порочных людей» – бродяг, пьяниц, попрошаек и иных того же рода, ютившихся на окраинах в лачугах и землянках. Немалую часть населения составлял чернорабочий люд, работавший в порту. Русские и иностранные глубоководные суда не могли тогда доходить до столицы из-за мелководья, поэтому товары с них перегружались на мелкие суда и баржи. Зарабатывали люди гроши, жили в беспросветной нужде в подвалах и больших бараках; мужья пьянствовали, жены покорно терпели, дети в атмосфере грязи и греха развращались быстро. Ночью не всегда было безопасно пройти по улицам города… С первых дней служение отца Иоанна оказалось не только утешительным словом любви к падшим и слабым, но и деятельной любовью к ним.

Отец Иоанн вначале обратился к детям: всего-то ласково беседовал, раздавал сладости. Дети всегда были особенно любимы им, ибо в малых созданиях очевиднее просвечивает светлый образ Божий. Однако странное и необычное внимание со стороны священника, все же представителя верхов, власти, вызывало у многих огрубевших в нужде рабочих недоверие и вражду.

«Прихожу раз не очень пьяный, – вспоминал позднее один ремесленник. – Вижу: какой-то молодой батюшка сидит и на руках сынишку держит и что-то ему ласково говорит. Я было ругаться хотел: вот, мол, шляются. Да глаза батюшки ласковые и серьезные меня остановили. Стыдно стало. Опустил я глаза, а он смотрит, прямо в душу смотрит… Начал говорить. Не сумею я передать все, что он говорил. Говорил про то, что у меня в каморке рай, потому что где дети, там всегда тепло и хорошо, и о том, что не нужно этот рай менять на чад кабацкий. Не винил он меня, нет, все оправдывал, только мне было не до оправдания. Ушел он, я сижу и молчу, не плачу – хотя на душе так, как перед слезами. Жена смотрит… И вот с тех пор я человеком стал» (5, с. 24–25). За детьми потянулись их родители. Понемногу они привыкли к необычному батюшке.