Иванов (первый) сбросил своё секундное оцепенение и выдернул из карманов чёрной флотской шинели свой куцый «командирский» наган и трофейный увесистый «люгер»…
Странное дело: он уже после операции пробовал стрелять и убедился: острота зрения резко изменилась. Почему – неясно: то ли контузия, от которой иной раз и вовсе слепли, так распорядилась, то ли операция что-то наладила. Как бы там ни было, он хоть и раньше не жаловался на зрение, но теперь в глазах будто кто резкость навёл. На спор стал сшибать спичечный коробок с полста шагов…
Выстрелы пистолетов были едва слышны за лязгом, стуком и шипением паровоза, но результаты оказались вполне очевидны: шпалы для заграждения так и не подоспели. Зато среди их бурой свалки теперь торчали короткие егерские сапоги.
Тем не менее «Кукушка», стравив пар, почти остановилась.
Перекрестился Кузьма, спрыгнул на гравий и рысью бросился вперёд паровоза. На миг запнулся, обернулся к лейтенанту с молитвой в глазах.
Вадим, по-прежнему стоя на узкой железной площадке на носу паровоза, успокоительно ему кивнул и даже поощрительно махнул «люгером», мол, вперёд, прикрою!
Кузьма бросился к «кувалде» – рычагу стрелочного перевода.
Пуля, сверкнув искрами, чиркнула у лейтенантского погона Вадима по крышке котла. Вадим, почти не глядя, пальнул через плечо…
3 марта 1915 года британский посол Дж. Бьюкенен сообщил Николаю II о готовности союзников произвести высадку десанта на полуостров Галлиполи и о решительном согласии Греции направить туда свои три дивизии, в тыл группировке турецких войск, обороняющих полуостров. В дальнейшем эти войска, возглавляемые царём Константином, разовьют наступление на Константинополь и захватят европейскую часть столицы Османской империи.
Николай II в ответ на это заявил, что ни при каких обстоятельствах не хочет видеть греческих солдат в Константинополе. А королю Константину там вообще нечего появляться.
Когда эта новость достигла Афин, правительство Венизелоса, приверженца сближения с Антантой, пало, и 7 марта было сменено новым, с прогерманскими взглядами.
Греция вступила в долгую полосу политической нестабильности, во время которой происходили и частые смены правительств, и фактическое двоевластие, и два изгнания короля Константина I, и его отречение от престола в пользу своего старшего сына.
…Ещё один из немногих неразбежавшихся железнодорожников с алыми погонами на гимнастёрке скатился со штабеля брёвен, – не затих, завозился, маниакально подзывая кого-то, наверное, матушку, – и это вряд ли к лучшему.
Щепа веером полетела с верхушки штабеля, сбритая пулемётной очередью…
Ополчение, оказавшееся волею случая в подчинении майора Мудрова, таяло прямо на глазах. Их и было-то:
Солдаты-железнодорожники, которых и по штату была полурота – осталось чуть.
От сводного полка, что на том конце станции ждал по теплушкам отправки на переформирование – кто «не тудой» побежал, да остался, – наберется штыков этак с полста.
Его матросов из сопроводительного караула – с взвод.
Ремонтная команда какого-то артиллерийского полка при двух с половиной полевых пушках. То есть две успели отремонтировать – и одна из них экономно погромыхивает до сих пор, а другую уже гранатами засыпали немецкие гренадеры. Третью, без прицела, бросили.
Да вот нежданная прибыль – конвой жандармского управления частью вернулся, – вдруг да ещё и с боем? Это при том, что сами арестанты армейской контрразведки все тут. Кто жив ещё.
Ну и, конечно, пассажиров в мундирах с десяток, – тех, кому мундир остаться велел, не глядя на погоны нестроевых военных чиновников или нашивки ранения…
Если подумать, то «свезло» им с мундиром, как чуть ранее ему самому – Мудрову. Будто он, мундир его, сам решил нюхнуть-таки пороху. Сколько ж можно учебным стрельбищем довольствоваться. И вот теперь…
В который раз порхнули во все стороны подпалённые вороны головешек о дымных хвостах – траншейная немецкая пушечка с дубовым их немецким педантизмом грызла уже пылающий товарный состав. Но всё-таки вылетел из дыры вагона и унтер – бородач с «Георгием».
«Жалко… – майор прочистил от грохота ухо мизинцем в перчатке. – Полезнейший был дезертир, заматеревший и в наступлениях, и в отступлениях. И, кстати, что это немец опять разрезвился?..» – прервал Савва Мудров сам себя.
Похоже, снова атака. Пулемётные очереди слились. Винтовочные сбились заполошным гвалтом.
Майор, взведя курок штатного нагана, решительно зашагал по скрипучему гравию вдоль своего – непомерного, как для имевшихся сил, – фронта, но запнулся, попятился, зло морща бледную по-штабному физиономию:
«Этак до возвращения наших и не продержимся…»
Навстречу как бежал с парой громоздких фугасных гранат полусогнутый, так и зарылся в рыже-масляный гравий ещё один из его подчинённых, причём подчинённый не по несчастному случаю, а по команде – старший минёр в чёрном матросском бушлате. Чуток не добежал до груды сосновых брёвен в красной коросте…