Путь к Босфору, или «Флейта» для «Императрицы»

«С чего бы им там разораться? Ладно, если в атаку идти – есть повод».

А так… Ан нет. Кажется, пошли. Но опять-таки странно как-то. Вроде как вопреки. Вон из-за баррикады вылетела спиной вперёд серая фигурка и покатилась по выжженной траве кожаная кайзеровская каска с пикой в сером чехле. Взмахнул кто-то руками, упал. И, снося на пути баррикадный хлам, буквально в один узкий проход, на путевую межу ринулись немцы, каких они раньше не видели.

«Какие горячие парни, однако… – невольно поёжился поручик Сидоренко. – Даже своим морды понабивали, кто идти не хотел! И главное…»

Никакой тебе обычной немецкой педантичности с разворотом в стрелковую цепь по фельдфебельскому свистку. Никакого тебе: «Айн, цвай, драй…» – ритма.

– Заряжай! – сам себе скомандовал Сидоренко.

А больше ведь и некому уже скомандовать. Весь его расчёт лежит уже, кто на чёрном краю воронки, кто у сошников лафета. Остался только парнишка-наводчик – подарок судьбы, бог весть откуда взялся – и расспросить некогда было, сказал: «Умею!» И впрямь сумел.

Сидоренко схватил из разбитого ящика снаряд, кинул в казёнку, выглянул снова в окошко.

Валят, что горох из прохудившегося куля. Срывают на ходу шинели.

– Наводи… – уступил место вихрастому своему наводчику.

Тот умел бить прямой наводкой, не заглядывая в дуло, чуть ли не на ощупь. Но сейчас отчего-то не бил.

Поручик обернулся.

В пухлых губах паренька улыбка блуждала самая идиотская.

Поручик даже опешил:

– Ты чего? Стреляй давай.

– Не надо стрелять, – покачал ушастой головешкой паренёк. – Там мой брат.

Мемуар:

Фельдмаршал лорд Гораций Герберт Китченер, военный министр Великобритании:

«Если флот прорвется, Константинополь падёт сам, а вы одержите победу… не в сражении, а в войне».

(Напутственное слово генералу Гамильтону)

ГЛАВА 16. И ОПЯТЬ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ УЗЕЛ ОБЕРТАУ

Вадим

Что бы там ни имел в виду доктор Бурденко, настаивая: «И покой, милостивый государь, совершенный покой!» – но явно не то, чтобы, намертво вцепившись в поручни, хоть и с умиротворённой гримасой, пациент его мчался на носу паровоза. Стоял прямо под клёпаной крышкой с цифирью, точно резная фигура под бушпритом галеона, утопая то и дело в дыму и пару.

Арина, оставшаяся в двери кабины, просто извелась вся, выглядывая:

«Как он там?..»

Но всё, что она могла сделать, – заранее туго забинтовать оперированную голову Вадима и настоять, чтобы не «лихачил»: вынул, как все пехотные, металлический ободок из фуражки, чтобы опали, обвисли поля – так уж точно не слетит, а главное – не будет рвать ремешок на ветру и «ломать» голову.

В кабине оставались ещё Порфирий с Кузьмой – как без них?

Кира же, оправдывая репутацию «барышни нервической», всё время до того страшно горячившаяся, вдруг впала в ступор, уставившись огромными чайными глазами прямо перед собой. О чём думала?

Марта, в этот раз понятливо, не порывалась даже забраться в «Кукушку» и ехать со внезапной компанией – и некуда, да и без того наверняка заслужила розыск своей персоны полевой жандармерией немцев.

До «узловой», Обертау, было совсем недалёко, но Порфирий предпочёл разогнаться – и от его «предпочтений» спина у Кузьмы была уже разрисована угольными бороздками пота. Так что ему уже и всё равно было, что там творится за пределами ревущей топки, и чем всё закончится.

А разницы – там и тут – было немного.

Чем ближе к станции, тем больше там было от «топки», от «адовой», – по крайней мере именно так и казалось старому машинисту Порфирию. Но некогда было не то, что испугаться, но даже подумать: «И кой чёрт меня утянул в эту адову топку?»

Упомянутая «нечистая сила», словно исполнив свой «чёртов» долг по совращению Порфирия, вдруг угомонилась, даже смотрела не туда, куда все, а на порыжелый ото ржи циферблат манометра, – будто соображала в нём чего?

А там же, куда смотрели все…

Уже окончились заборы, пронеслись по сторонам крайние мещанские дома в один-два этажа под красной черепицей, красным кирпичом размазались конторы и склады. Вот и первый немецкий часовой недоумённо нахмурился под кожаной каской с пикой; потянул было ремень «маузера» с плеча, да передумал: «Не моего ума дело».

Чуть далее – офицер, беззвучно орущий на команду железнодорожных сапёров; он так и остался с открытым ртом.

Но вот уже третий – юный фенрих – оказался сообразительней прочих, замахал стеком на свой взвод, и дула винтовок проворно уставились навстречу паровозу, идущему «не оттуда». Однако и он не поверил глазам своим, побежал с кем-то советоваться.

И в результате выигранных этим совещанием секунд «Кукушка» уже пересекла ажурную тень водокачки, уже впереди показались пороховые дымы – сизым облаком, явно отличные от чёрно-бурых дымов пожарища.

Железное эхо колёс загрохотало под навесом складского дебаркадера, когда Вадим, чувствуя себя на носу паровоза, словно на эшафоте за миг до казни, вновь открыл глаза, на секунду прикрытые от усталости.

Открыл – и увидел:

Впереди, лихорадочно суетясь, серые фигурки стаскивали к рельсам пропитанные креозотом рыжие шпалы. Вот-вот и перекроют путь…