Путь к океану (сборник)

Вечером 23 августа пленные узнали от Жозефа, что назавтра назначен штурм Петропавловска.

Еще было темно, когда на судах всей эскадры за­играли горнисты и послышалось пыхтение парохода «Вираго», гулко разносящееся по воде.

Усов завозился на своей койке.

– Дать чего, дядя? – спросил Удалов.

– Нет... – хрипло отвечал старик. – Молитесь, ре­бята, видно, штурм начинается.

С рассветом началась сильная канонада, и можно было расслышать всплески русских ядер, падавших в воду неподалеку от брига.

Час шел за часом, жаркая пальба не прекраща­лась, и пленные томились в неведении – что же про­исходит?

Озабоченные часовые ничего не отвечали на во­просы Удалова, да и знали-то они, впрочем, немного. Чем дальше, тем больше нарастало волнение Усова и Удалова. Попов заснул на своей койке, а трудолюби­вый Бледных принялся за свое плетение. Удалов сто­ял у закрытого иллюминатора и, припав к нему ухом, старался по звукам стрельбы определить положение.

– Вот наши бьют, а это погромче – видать, с их­них фрегатов... А это с «Авроры», уж это я точно знаю, этот звук я знаю! – говорил он.

Выходило, что «Аврора», «Двина» и русские ба­тареи успешно обороняются. Новые часовые, сменив­шие прежних, сказали, что готовится десант, и скоро артиллерийская пальба еще больше разгорелась и в грохоты и раскаты артиллерийских залпов вплелась дробная россыпь ружейной перестрелки. Удалов, не в силах сдержать волнение, заметался по тесной, полу­темной каюте и наконец, бросившись на свою койку, замолк. Боцман приподнялся на локте, стараясь вслу­шаться в звуки стрельбы. Бледных оставил свою рабо­ту и поднял на товарищей встревоженное лицо.

Пушки умолкли. Около часу, то нарастая, то за­тихая, продолжалась ружейная трескотня. Но вот на­ступила тишина.

– Кончилось будто, – сказал Бледных и вздохнул тяжело. – Ужели одолели наших, а, ребята?

– Не может этого быть! – сердито буркнул боц­ман.

Удалов молчал, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся извне.

– Да ведь и то, у него – сила! – продолжал Блед­ных. – Два фрегата, три корвета, бриг, пароход... Не­бось больше двухсот пушек, а у нас «Аврора» – и все... «Двина» – транспорт, о чем говорить?

– Ребята, на берегу «ура» кричат и музыка!.. Ей-богу! – крикнул вдруг Удалов и, сорвавшись с ме­ста, бросился к иллюминатору и припал к нему ухом.

Бледных и Усов, приоткрыв от напряжения рты, молча смотрели друг на друга, прислушиваясь. Слабо доносились раскаты «ура» и звуки музыки.

– Ура! Отбили штурм! Ура, ребята! – закричал Удалов так громко, что Попов, проснувшись, испу­ганно сел на койке, а часовые сердито застучали в дверь. Боцман и Бледщых истово перекрестились.

Скоро к бригу подошли шлюпки, раздались стоны раненых. По расстроенному и сердитому виду часовых пленные убедились, что Удалов был прав.

Штурм Петропавловска был блистательно отбит немногочисленным русским гарнизоном.

Неприятельская эскадра простояла в Авачинской губе еще два дня, хороня убитых и исправляя повреж­дения на судах. Не делая больше попыток овладеть крепостью, соединенная эскадра утром 27 августа под­няла якоря и вышла в море.

4

На походе режим для русских моряков был смяг­чен, и большую половину дня им разрешили прово­дить на палубе, для чего было отведено специальное место между двумя пушками. Усов начал поправлять­ся, но был еще слаб, а кроме того, он как-то необык­новенно упал духом. Плен, болезнь, все несчастья, свалившиеся на него и его товарищей, тяжело повлияли на душевное состояние старого моряка. Во всем случившемся он винил одного себя, очень страдал от этого, и в ослабевшем и обмякшем молчаливом ста­рике трудно было узнать прежнего лихого боцмана и «командёра».

Вместо него в маленьком мирке русских моряков самым влиятельным стал теперь Семен Удалов. После поражения эскадры под Петропавловском прежнее не­укротимое, веселое, жизнерадостное состояние духа вернулось к нему. К старому боцману он относился бережно и внимательно, не поддразнивая его, как раньше, и называя не иначе, как господин боцман. Первые дни, когда ослабевшему от болезни Усову трудно было взбираться по крутому трапу на палубу, он втаскивал его туда на «горбе», несмотря на негодо­вание и гнев почтенного старика, не привыкшего к та­ким нежностям. На палубе обычно было ветрено и сы­ро, но за пушкой можно было укрыться. Усов сидел всегда молча, насупив седые брови, и курил свою не­угасимую трубку, изредка тяжело вздыхая. Попов или спал, свернувшись, как кот, или, опершись о вы­сокий борт и поплевывая, поглядывал то на низкое серое небо, то на темные крутые волны, быстро бегу­щие наперегонки с бригом.