Путь к океану (сборник)

– Яу! – по привычке отвечал Удалов, останавли­ваясь.

– Во время артиллерийской тревоги ты и твои то­варищи назначаетесь к орудиям подавать снаряды.

Удалов побледнел и молча смотрел в ехидно улы­бающееся лицо лейтенанта.

– Невозможно! – сказал он, тряхнув головой.

– Но, но! – прикрикнул старший офицер и, отой­дя к другой стороне мостика, заорал на марсовых, у которых заела снасть.

Удалов медленно пошел к своим, кучкой стоявшим у орудия.

– Что он сказал? – мрачно спросил Усов.

Удалов перевел слова старшего офицера. Ребята переглянулись.

– Экие дела, господи прости! – тяжело вздохнул Попов.

– Не будет этого, хоть шкуру сдери! – сквозь зу­бы пробурчал Бледных.

– Что делать, господин боцман? – обернулся к старику Попов.

Усов задумался, почесывая затылок. Удалов мол­чал. Лицо его было сурово, голубые глаза сосредото­ченно глядели в палубу. Он тряхнул головою и глянул на товарищей.

– Вот оно как... Вроде на мертвом якоре... Я так считаю – себя не жалеть, перед врагом не страмиться, против своих не идти, лучше в петлю. Так?

Ребята молчали, но молчание это красноречивей всяких слов говорило об их решимости. Удалов труд­но перевел дух, облизнул губы и сказал тихо и застен­чиво:

– Ежели помирать надо, я желаю первый пример дать...

В одно сумрачное утро, как только развеялся ту­ман, с борта увидели еще далекие, чуть отделяющиеся от моря очертания камчатских гор.

На судне пробили пробную боевую тревогу и тут же дали отбой; люди были отпущены и столпились на баке, глядя на далекие снежные вершины.

Удалов, привалившись к борту, долго смотрел на родную землю, тяжело вздохнул, снял бескозырку, перекрестился и стал проталкиваться от борта. Его пропускали, не обращая на него внимания. Все жад­но смотрели вперед. Удалов, никем не замеченный, поднялся по вантам на несколько веревочных ступе­нек и кинулся за борт.

– Человек за бортом! – закричал вахтенный офи­цер и, подбежав к краю мостика, бросил в море спа­сательный круг.

Раздалась команда к повороту и к спуску шлюпки. Вахтенные побежали по местам, свободные от вах­ты – к подветренному борту. Боцман Усов первым очутился у борта и вцепился в деревянный брус своими корявыми просмоленными пальцами. Тревожно глядел он в стальные волны, отстающие от брига. Вот саженях в двадцати вынырнула белокурая, потемнев­шая от воды голова Удалова с чубом, прилипшим ко лбу. Все видели, как он перекрестился, поднял руки и ушел под воду, под рассыпавшийся гребень набежав­шей волны.

Кто-то толкнул Усова. Старик обернулся – это был Жозеф. Сбросив куртку, он схватился за ванты, собираясь прыгнуть за борт, но боцман положил ему на плечо тяжелую руку и покачал головой.

– Конец... не надо, – тихо сказал он. – Царство тебе небесное, праведная душа! – добавил он и отвер­нулся, на самые глаза опустив седые брови.

При входе в Авачинскую губу французская коман­да, заметно подавленная гибелью Удалова, стала по орудиям, а Усов, Попов и Бледных ушли в кубрик. Старший офицер сделал вид, что не замечает нару­шения своего приказа.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ МОРЯКОВ С БРИГАНТИНЫ „ПРИНЦЕССА АННА"

(Повесть на основе подлинного происшествия)

1. БРИГАНТИНА В МОРЕ

Двухмачтовая «Принцесса Анна», шедшая из Дан­цига в Кронштадт, целый день бежала в фордевинд под всеми парусами.

Было пасмурно с утра. Серые осенние тучи, обло­жившие небо, все темнели и тяжелели, набухая дож­дем.

К вечеру на западе, за кормою судна, над горизон­том неспокойного моря вдруг образовалась длинная и узкая золотисто-зеленоватая щель. Казалось, что все усиливающийся ветер с напряжением оторвал на­конец темный купол туч от края чугунного моря и сдвинул его набок.

Тучи стали еще темнее, а море посветлело. Стран­но и необычно освещенное низким скользящим све­том, оно стало очень просторным, и бригантина, резво бежавшая по волнам туда, где, как бы клубясь, все сгущался сумрак ненастья, казалась в этом огромном и зыбком просторе до жути одинокой.

Вахту правил старший офицер лейтенант Рудольф Пеппергорн. Офицеров было всего три, включая командира судна.

Пеппергорн стоял у поручней на возвышении полу­юта тощий и высокий, завернувшись в длинную, до пят, черную епанчу и нахлобучив черную треуголку с серебряным позументом. Соленый упругий ветер поло­скал подол епанчи и как бы обивал концы ее о пуза­тенькие полированные балясины поручней.

Вахта кончалась. Делать было нечего. Давно уже надоели Пеппергорну и серые волны, и тучи, и высоко вверх уходящие двухъярусные, наполненные ветром паруса.

Все надоело Пеппергорну – весь осточертевший ему божий свет, по которому судьба вот уже сорок лет гоняла его, как гонит осенний ветер сухой лист, оторвавшийся от ветки.

До того как поступить в российский флот, Пеппер­горн испытывал свое счастье на других кораблях – и на французских, и на голландских, и даже на ис­панских. Счастья своего он нигде не нашел, но по­степенно растерял молодость, силы и превратился в старого, раздражительного и обидчивого морского бродягу без родных, без близких, без отечества.