Путь к рейхстагу

Вернулся в блиндаж. Слышу:

— Неустроев, передай людей командиру третьей роты капитану Королеву, а сам принимай дела начальника штаба, а то я остался один.

Майор протянул мне боевые топографические карты с нанесенной на них обстановкой. Штабная землянка находилась рядом с комбатом. Это был котлован размером не более двух метров длиной и полутора — шириной, перекрытый сверху бревнами в один накат. Справа — узкие земляные нары.

Попросил Васю Суханова истопить печку, пристроенную в конце нар. Боевые карты уложил в железную коробку из-под лент станкового пулемета и, сморенный смертельной усталостью, улегся спать. Проснулся от жары, чугунная печка накалилась докрасна. «Молодец», — подумал я о новом ординарце. Руками шарю по сапогам, кирзовые голенища были горячими. «Нет, так дело не пойдет, — говорю себе, — нары короткие, пятки достают до печки, чего доброго, сонному можно опалить собственные ноги». Машинально беру коробку, которая служила подушкой, и ставлю ее к печке. «Вот сейчас можно спать, через такой барьер не прожжет».

Спал не более двух часов, вскакиваю — в землянке дым. Ощупал сапоги все в порядке. Шинель тоже цела. Взял коробку… и тут же ее уронил, она раскалилась, и из нее валил дым. Открыл дверь, ногой вышвырнул свою «штаб-канцелярию» из землянки.

Зашел к комбату. Он не спал. Моему приходу обрадовался:

— Ну что, товарищ начальник штаба, тоже не спится?

— Товарищ майор, у меня сгорели боевые карты, в коробке были…

— Постой, постой, говори толкам! — Аристов повысил голос.

Когда я рассказал о происшедшем, он долго молчал, потом подошел ко мне, посмотрел в упор и с гневом зашипел:

— Уходи к чертовой матери, товарищ «на-чаль-ник штаба»! Марш в роту!

Выхожу из блиндажа, виноват! Но не успел за собой закрыть дверь, услышал:

— Вернись! Ладно, Степан, не сердись на меня, старика, не знаю, что мне скажет подполковник Жидков, но тебе лучше быть в роте!

Это он сказал примирительно, даже спокойно. Напомнил, что в восемь ноль-ноль артподготовка, в девять ноль-ноль — атака.

Сверили часы, обнялись и поцеловались. Евстафий Михайлович проводил меня до траншеи.

О том, как я одну ночь был на должности начальника штаба, после боев узнали в полку и в штабе дивизии. Шутили. А я отвечал: «Не каждый может быть штабистом. А я — командир роты». Не знал тогда, что вскоре стану комбатом. Капитан Королев Николай Зиновьевич стал начальником штаба. Я командиром объединенной роты.

* * *

А бой продолжался…

Всю ночь шла усиленная перестрелка. Противнике прошедшие ночи был спокойнее. Сегодня он вел огонь из всех видов оружия, непрерывно освещал местность ракетами, его самолеты дважды бомбили наши боевые порядки.

Мы предполагали: фашисты, очевидно, готовят крупную разведку или утром перейдут в наступление.

То и дело звонил телефон. Комбат требовал усилить наблюдение за поведением врага и готовиться к отражению его атак.

Ночь тянулась томительно долго, нервы были напряжены до предела. Перед рассветом ракеты противника стали реже подниматься в воздух, ослабел и пулеметный огонь.

— Устал фриц, выдохся, — кивнул Олефир головой в сторону высоты, поднял воротник полушубка, положил голову на пустой термос и закрыл глаза.

Я внимательно смотрю на него: щеки ввалились, подбородок заострился, оброс щетиной, борода словно стальная щетка. Да, ничего не скажешь… Поизмотала нас эта высота. Одним словом — «проклятая»!

Никто в роте в эту ночь не сомкнул глаз. Сейчас, когда стихла стрельба, сильно хотелось спать. Голова тяжелая, словно свинцовая, так и клонится вниз.

Я уже хотел лечь рядом со старшиной и отдохнуть хотя бы часок, но снова раздался телефонный звонок. Беру трубку и слышу гневный голос майора Аристова:

— Проспали, проворонили! Куда только смотрели?! Я же предупреждал… Противник-то ушел.

И он действительно ушел.

Обхитрил нас.

Зашевелился весь полк, посыпались приказы и распоряжения. Смысл их сводился к одному: «Догнать врага! Не дать ему закрепиться!»

Рота в линии взводных колонн перевалила за высоту, вышла на обратные ее скаты. Прошли еще через какие-то высотки, и перед нами открылось ровное белое поле. Настолько белое, что уставшим глазам стало больно.

Справа и слева двигались войска. Как же их много! На конной тяге везут пушки. Ездовые понукают лошадей, размахивают кнутами, надрывно кричат:

— Но! Ну, пошел!

Снега — выше пояса. Артиллеристы, ухватившись за колеса, помогают ездовым и тоже кричат:

— Пошел!

Показались батальонные и полковые обозы.

Когда мы наступали на высоту, я думал, что атакует «проклятую» только моя рота и на нее, только на нее одну, фашисты обрушивают весь свой огонь. Может быть, никаких других подразделений уже и нет… На самом же деле жил и воевал весь 756-й стрелковый полк. А теперь идет на запад, хотя медленно, но на запад! Эти мысли принесли облегчение, и на душе было уже не так тяжело.

Противник отошел километров, на шесть и с безымянных высот, по которым проходила у него вторая линия обороны, встретил нас довольно плотным минометным огнем.

Перед высотами протянулся глубокий овраг. Рота достигла оврага, и я отдал приказ: «Окопаться».