Путь к счастью. Верить, чтобы жить

Причина того, что этот принцип у большинства людей вызывает негативные эмоции, состоит в том, что акцент сделан на самоотречении, а это человеку непривычно хотя бы потому, что в основе его существования лежит принцип прямо противоположного свойства – инстинкт самосохранения. Так что же – мы зашли в тупик? На самом деле, достаточно изменить формулировку – не «жить для других», а «жить, сознавая свою нужность для других».

Понятно, что, если человек никому не нужен, ему остаётся лишь одно – злиться на весь мир, а повод для этого всегда найдётся. А если нужен и тому есть явные свидетельства, тогда настроение сразу улучшается. Если же у тебя есть возможность помочь, и ты это делаешь – вот тогда и приходит ощущение счастья. Неважно, кому ты оказываешь помощь – соседу, больному пациенту или просто поможешь старушке перейти улицу – есть масса вариантов совершать добрые дела.

Впрочем, бывает так, что ты нужен только потому, что человеку одиноко – не с кем поговорить, некого приласкать, проявить о ком-то заботу. Тут каждый принимает решение самостоятельно – если есть взаимная симпатия, почему бы остаток жизни не провести вдвоём. Однако не всё потеряно и в том случае, если желание найти «партнёра» не сбылось – можно помогать животным, подкармливать птиц зимой, когда нет естественного корма. Тогда человек словно бы вновь обретает смысл существования, который чуть было не утратил, а вместе с ним получает хотя бы малую толику счастья – нам ведь много и не надо.

Глава 9. Радость через муки?

В романе Достоевского «Братья Карамазовы» более шестидесяти раз упоминается слово «счастье» в различных вариациях, но лишь один фрагмент заслуживает внимания. Вот слова монаха-отшельника из скита, который посетили братья Иван и Алексей – видимо, и они были озабочены поисками секретов счастья:

«Для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: "Я выполнил завет божий на сей земле". Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы».

Можно ли быть счастливым, когда распят на кресте или тебя сжигают на костре? Даже сознание выполненного долга перед обществом, перед Родиной, перед людьми не превратит страдания в блаженство. Возможно, подобными словами вербуют мучеников, «воинов ислама», идущих на убой, но убеждать человека в том, что он обретёт счастье через муки…

А дальше монах говорит что-то совсем невообразимое:

«С тобой Христос. Сохрани его и он сохранит тебя. Горе узришь великое и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи. Работай, неустанно работай».

Это уже какой-то мазохизм! Ведь так может дойти до того, что, лишая жизни человека, станешь уверять себя, что делаешь его счастливым… Понятно, что эфтаназия здесь ни при чём, поэтому обратимся к рассказу Куприна «Собачье счастье». Вот собрались несколько представителей собачьего сообщества и решили обсудить, до какой дикости доходят люди:

– Люди злы. Кто может сказать, чтобы один пёс умертвил другого из-за любви, зависти или злости? Мы кусаемся иногда – это справедливо. Но мы не лишаем друг друга жизни.

– Действительно так, – подтвердили слушатели.

– Скажите ещё, – продолжал белый пудель, – разве одна собака решится запретить другой собаке дышать свежим воздухом и свободно высказывать свои мысли об устроении собачьего счастья? А люди это делают!

Ну что поделаешь, если так устроена наша жизнь? Вот и Наташа из романа Достоевского «Униженные и оскорблённые» не находит иного выхода из этой ситуации, кроме как продолжать страдать:

«Надо как-нибудь выстрадать вновь наше будущее счастье; купить его какими-нибудь новыми муками. Страданием всё очищается… Ох, Ваня, сколько в жизни боли!»

Тема страдания в сочетании с мыслями о счастье довольно часто встречается в произведениях русских классиков. Не обошёл её и Чехов в пьесе «Три сестры», вложив в уста Вершинина такие вот слова:

«Настанет новая, счастливая жизнь. Участвовать в этой жизни мы не будем, конечно, но мы для неё живём теперь, работаем, ну, страдаем, мы творим её – и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье».

И тут же сам себе противоречит:

«И как бы мне хотелось доказать вам, что счастья нет, не должно быть и не будет для нас… Мы должны только работать и работать, а счастье это удел наших далеких потомков».

Вершинину вторит Ольга:

«Пройдёт время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живёт теперь».

В какой-то степени так оно и есть, если речь идёт о тех, кому мы обязаны величием русской литературы. Но, видимо, бывают и досадные исключения – об одном из них пишет Леонид Андреев в романе «Иго войны», написанном в 1916 году: