Путь к свободе

Партизаны, прислушиваясь, установили, что бурки для взрывов уже белыми заложены, потому что больше не доносилось глухих ударов кирок. Люди с мучительным томлением ожидали адского грохота и обвалов.

Колдоба приказал партизанам не держаться группами, а врассыпную залечь вдоль стен. Партизаны прижимались к камню, словно хотели слиться с ним, отыскивая малейшие углубления, плотно заполняя их своими телами.

Ковров велел Шумному предупредить жителей, находящихся в тупике, что ожидаются взрывы, но предупредить осторожно.

Шумный с факелом прибежал в тупик. Он увидел, что здесь уже сами догадались об угрожающей опасности. В тупике было тревожно. Охваченные страхом, женщины хватали своих детей, не зная, куда укрыть их. Заворачивали в лохмотья, привязывали к себе, ложились вдоль стен, укрывая малюток своими телами. Слова прощанья с детьми, с мужьями, братьями, сестрами, поцелуи, рыдания наполняли туннель.

Шумным при виде людей, жавшихся к сырым стенам, овладел ужас. Он еще не сказал ни одного слова…

Люди, прижимаясь к камням, замирали, напряженно прислушивались.

И Шумный почувствовал, что страшная минута близка. Все тело его напряглось, и словно чей-то голос крикнул над его головой: «Беги!»

Шумный побежал. Ему уже слышалось, что сзади гремят обвалы, рушатся своды галерей и будто догоняют его, и камни надают на его голову… Он бежал по темным туннелям, задыхаясь, мимо залегших партизан. Крик: «Падай под стенку!» — сразу остановил его.

Чудовищный грохот пронесся над головой, встряхнулась земля, порыв воздуха закрутил Петьку, как вихрь песчинку, ударяя о стены. Погасли огни…

Этот взрыв оставил страшные последствия.

С треском и шумом обваливались глыбы камней, хороня под собой людей, опрокинутых порывами ветра. Особенно трепало и уродовало там, где были высокие и широкие галереи. Людей засыпало мелким известняком, залепляло глаза, порошило раны. Воздух густо наполнился едкой известняковой пылью.

Когда начало стихать, из непроницаемой мглы донеслись приглушенные крики, плач, стоны. В темноте блеснул и задрожал огонек.

Без шапки, в разодранной одежде, с фонарем в руке стоял Ковров и смотрел не отрываясь в одну точку. Вдруг вдали в галерее вспыхнул еще один огонек. Под ногами Коврова дернулся и закричал человек.

— Товарищи, помогите! — послышался голос снизу.

Ковров узнал голос Шумного, бросился к нему. Шумный был измят, изранен, еле держался на ногах.

Зажглось еще несколько факелов. Глубокий мрак начал проясняться. Вырисовывались контуры галерей. По полу ползали люди; многие лежали неподвижно. На их лицах жили только огромные, страдальческие глаза… Некоторые, шатаясь из стороны в сторону, словно на палубе качающегося парохода, молча направлялись к огням, смотря друг на друга обезумевшими глазами.

Ковров, преодолевая слезы, кричал:

— Товарищи! Не теряйся! Больше не будет. Идите, идите. Не бойтесь…

Уцелевшие партизаны метались с фонарями, оказывая помощь раненым, вытаскивая засыпанных. Безнадежны были попытки поднять большие камни, из-под которых виднелись посиневшие пальцы, раздавленные головы…

— Товарищи! Помогите!

Все насторожились.

— Это Колдоба! — закричал Ковров.

Партизаны бросились на голос командира. Вмиг десятки факелов окружили придавленного глыбами и засыпанного землей Колдобу.

— Скорей! — торопил Ковров. — Как прибило…

Двое партизан осторожно освобождали Колдобу. Он был без шапки, задыхался от боли. Его правая рука лежала на плитах неподвижно и бессильно. Могучая грудь, опутанная пулеметными лентами, словно закованная в панцирь, сверкала при колеблющихся отблесках факелов.

Ковров и Шумный подняли голову Колдобы, десятки рук охватили могучее тело и понесли.

Колдобе дали две ложки воды, хранимой лишь для тяжелораненых, ему стало легче…

В широком тупике, где находилось более пятисот жителей-беженцев, творилось страшное.

Когда туда прибежал Шумный с группой в двадцать партизан, тупик походил на развороченный улей.

Крики женщин, детей, плач, стоны, казалось, разрывали подземелье. Женщины, оборванные, полуголые, осыпанные белой пылью, метались в колеблющемся свете, сбивая друг друга с ног, ползли на четвереньках, припадая к полу там, где кричали засыпанные землей дети. Матери отгребали руками щебень, мусор, камень… Отыскивали своих детей; отыскав, вырывали друг у друга из рук, опознавали, носились в едком дыму, голосили, лаская мертвых и живых…

Шумный увидел перед собой засыпанного щебнем ребенка. Он схватил его на руки.

Две женщины бросились к Шумному, выхватили из его рук ребенка, но тот был уже мертв.

Шумный отодвинулся в сторону, глядя на обезумевшую мать, прижимавшую к себе коченеющее тельце и без конца целовавшую его.

Он бросился освобождать придавленных.

— Тятечка, а где мама наша? — допытывалась девочка на руках отца.

Мужчина плачет, целует грязные пряди когда-то светленьких волос дочери, показывая на труп женщины, изуродованной обвалившимися глыбами:

— Вот мама наша. Она спит…

— Мамо, исты…

— Мамо, до дому…

— Ой, глазов нема! Не бачу… Ой-ой-ой!.. Слепая…

Мрак, тяжелая известняковая пыль и дым душили людей.