Путь к свободе

Дидов бегал кругом, размахивая маузером, и повторял:

— Бей белых гадов! До последнего их лупи! Не пущай гидру… Так, так его! — радостно выкрикивал он, когда по лестницам кувыркался какой-нибудь белый. — Ого! Молодец, влепил! — И бежал дальше по укреплениям, всюду ободряя бойцов.

Солнце уже далеко сползло за гору. В городе удлинялись тени, предвещая скорое наступление ночи, близость которой в цепях белых вызывала еще больший подъем. Звенья казаков и юнкеров ринулись в открытую, без остановки, не переводя дыхания.

Далеко у кладбища, за Константиновской улицей, поднялся рев: «Ура-а-а! Ура-а-а!..» Этот рев словно захлестнул треск перестрелки, и вскоре оттуда прилетела тревожная весть:

— Партизаны отступили к вершине горы. Белые захватили Константиновскую улицу до самого соборного спуска.

Дидов, чтобы не очутиться во вражеском окружении, дал команду к отступлению. Партизаны, скрипя зубами, оставляли насиженные прикрытия. Это была отличная позиция, и покидать ее без рукопашного боя казалось партизанам верхом позора, но Дидов объявил всем о заходе белых с тыла. Уходя последним, Дидов долго еще в одиночку бил из маузера, расстрелял все обоймы, бросил гранату и в дыму догнал свой отступавший отряд.

По всей линии боя белые узнали о прорыве.

Заиграл рожок: вперед, вперед!

Задрожали лестницы. Офицеры, юнкера, гимназисты, добровольцы полезли ряд за рядом, топча трупы своих, упрямо устремляя вверх щетину штыков.

Скоро весь город был занят белыми. Одна только вершина горы Митридат, изуродованная английскими снарядами, осталась в руках партизан. На этой вершине, в черных воронках, за камнями и кустами, скрылись выбитые из города партизаны и рабочие…

5

Колдоба с дружиной партизан и рабочих находился на склоне горы у западной части города, а Шумный расположил свою группу и пулеметы вдоль всей вершины. Они одновременно увидели, как около полусотни бойцов отпрянули от лестниц, падая под пулями. Прямо в устье прорыва с гиком летела кавалерия Мултыха. Она смяла первые заставы партизан и с воем и бряцанием мчалась в гору. Впереди отряда скакал Мултых, бешено кружа над головой шашкой. Партизаны бежали, чувствуя на затылках погибельный свист казацкого оружия. Колдоба, отстреливаясь, отходил последним, позади всех. Его мысль работала лихорадочно: как остановить, как удержать партизан, повернуть лицом к врагу и открыть огонь?.. Колдоба надеялся, что крутизна горы посбавит казачий карьер.

Вдруг справа, с высоты, заработал пулемет. Колдоба остановился, пригнувшись, стараясь уловить по звуку, откуда бьет пулемет и куда ложится веер его пуль.

«Наши, наши бьют!» — восторженно екнуло сердце Колдобы.

Казаки со всего размаху перелетали через головы лошадей, клубками катясь по траве. Кони, храпя, вставали на дыбы и падали на спины, давя своих всадников. Другие мчались по степи, волоча за собой на стременах подпрыгивающие по буграм тела.

Колдоба выбросил вверх винтовку и закричал во все горло:

— Товарищи, ложись! Ложись! Не отступай!

Некоторые партизаны залегли, но многие, не оглядываясь, продолжали бежать.

— Стой! Куда? Ложись! — кричал бегущим Колдоба.

Его голос гулко раскатывался по горе. Бойцы останавливались и, оглянувшись, лезли под плиты, в овраги, за камни.

Колдоба стоял во весь рост и размахивал выдернутой из-за пояса гранатой.

— По кавалерии — пли!

Грохнул недружный залп, за ним второй — уже дружнее.

— Слушай мою команду! — гремел голос Колдобы. — Рота — пли!

Лошадь Мултыха упала. Покатился по траве и сам Мултых, пополз, как уж, шмыгнул в канаву и вдоль обрыва на четвереньках сбежал с горы прямо под ноги наступавшей белой пехоте.

Колдоба окинул взглядом короткую цепочку партизан на склоне горы.

«Мало бойцов осталось, — подумал Колдоба, — все уставшие, раненые… Теперь сила не та…» И, крикнув: «Поднимаясь!» — пошел по склону вверх.

Партизаны увидели, что Колдоба хромает и по лицу и шее его струйками бежит кровь.

— Товарищ Колдоба, тебя ранило!

— Да нет, — отозвался Колдоба, морщась. — Это так, царапнуло.

Он молча шел, вытирая рукавом кровь, а за ним отступала вся цепь, подбирая раненых.

Колдобе хотелось поскорее увидеть Шумного. Он восторгался его находчивостью и ловкостью. Всего минуту назад над всеми висела острая казачья шашка, но Шумный своим пулеметом ударил по кавалерии и спас положение.

Он нашел Шумного в лощине, около пулемета. Молодой командир, широко улыбаясь, поднялся навстречу старшему товарищу. Колдоба порывисто обнял его, потом снял с себя револьвер и подарил ему. Смущенный Шумный неловко потряс большую руку Колдобы.

У пулемета на коленях возился с патронными лентами Али Киричаев в разорванной татарской рубахе, запачканной кровью.

— Вот вернулся… здорово нам помог, — сказал Петька.

Колдоба узнал Киричаева и сурово нахмурился. Не поднимаясь с колен, Али вскинул голову, жалко блеснул белками горячих глаз.

— Прости… моя виноват… шибко моя виноват, — пробормотал он. — Аллаха боялся, Абдуллы боялся… виноват!

— Ну? — еще строже насупился Колдоба. — И опять, часом, забоишься, убежишь?

Киричаев весь затрясся, иступленно прошептал: