– А, милый мой, все потому, что ты начал со лжи. А отец лжи – сатана. Вот ты и попал к нему в область, где его слуги тебя и мытарят. Может быть, так Богу угодно, для твоего спасения. После этой психушки мирская дурь-то из тебя выйдет, да и найдешь ты через свое мучение и покаяние путь ко Христу. Да здесь всех мучают. Тебя хоть за дело, потому как ты смошенничать хотел. Пускай-де Ваньки служат, а я на дискотеке буду бесовские коленца с девками выделывать. А ты вот послужи, послужи. Поешь солдатской каши. Я вот четыре года солдатскую лямку тянул, да не в мирное время, а на войне. Истребителем танков был при сорокапятимиллиметровой пушке. От Москвы до Берлина прошел с боями, и Господь меня сохранил.
Ты хоть виноват, а здесь есть совсем невиновные, здоровые люди, которых упрятали сюда за то, что они критикуют наших вождей-коммунистов. Диссидентами этих бедняг называют. Вот им здесь из мозгов стараются кисель сделать, чтобы дважды два сосчитать не могли.
– Отец Антипа, я не могу так больше жить. Я удавлюсь.
– Что ты, что ты, милый, перекрестись и больше не думай об этом. Великий грех это. Эти мучения здесь временные. Рано или поздно отпустят нас на волю. Ну а как руки на себя наложишь, так мучения тебе будут вечные, и не такие, а страшные, адские. Здесь несладко, но, слава Богу, пока еще не в аду. Вот принесли перловую кашу. Сейчас, благословись, и покушаем.
– А я, отец Антипа, в армию не хотел и за перловую кашу, а она меня здесь настигла. А что у вас в монастыре, наверное, тоска зеленая, скучища, поди и выпить не дают?
– Оно, конечно, Игорек, насчет веселия у нас туго. У нас другое веселие – духовное. Ну а винцо иногда, когда по уставу положено, дают. Специально чарка мерная есть, в нее три пальца должны входить. Вот когда в месяцеслове кой день написано: разрешение вина и елея. Тогда отец эконом и наливал нам мерной чаркой во славу Божию.
Да не это у нас главное. Там у нас особая жизнь. Она и земная и не земная. Там отношение к жизни совсем противоположное. Конечно, и там живут не одни святые, а такие же грешные и слабые люди, и там их одолевают страсти и житейские заботы, но все это идет по-другому. Там у нас завсегда чувствуют себя живущими перед лицом Божиим, в ожидании перехода от этой грешной земной жизни, которая есть временная, к вечной жизни и будущего Суда Божиего, и конечно, воздаяния за добро или зло, что ты здесь натворил на земле. Вот этим чувством и пропитана вся наша монастырская жизнь, и оно-то и придает этой жизни чистый и святой смысл всегдашнего предстояния перед лицом Божиим.
Ну что, ты понял меня али нет? Вы это чувство в миру совсем утратили и поэтому часто в жизни сей грешите, тоскуете и беситесь.
Я простой монах, неученый, да еще к тому же туповатый, и наш архимандрит отец Арефа всегда мне говорил, что по грехам моим Господь не дал мне настоящего понятия: «Ты, отец Антипа, тупой, – говорит, – как сибирский валенок». Конечно, я грешник великий, за время войны своей пушкой щелкал немецкие танки и не один десяток их сжег, много душ погубил. И хотя они и враги были, но все же Божию заповедь «не убий» – нарушил. Поэтому завсегда молю Господа, чтобы он простил меня, окаянного, и чтобы не повесил эту пушку мне на шею и не бросил в огненное озеро, где плач и вой, и скрежет зубовный.
И старый монах залился слезами, крестясь и всхлипывая.
Игорь теперь с интересом наблюдал за старцем Анти-пой. Прежде всего, его удивляла в нем кротость, незлобие и постоянный, дотоле неведомый ему, покаянный настрой. Он запоминал и перенимал его монастырские повадки. Он сумел почувствовать и понять незаметное для постороннего взгляда постоянное общение старца с Богом, как бы отверзение такого особого прохода для отца Антипы с земли на небеса. Все в нем было необычно, даже как он вкушал пищу, закрывшись от всех по-монашески полотенцем, как одевался, крестя рубашку, халат, каждый ботинок в отдельности.
Хорошо было около него: тепло, утешно и спокойно. И страх совершенно оставил Игоря, душа его успокоилась, и думалось, что теперь все будет хорошо.
Наконец, наступил блаженный день, когда Игоря выписали из психбольницы с диагнозом «вялотекущая шизофрения», а отцы-командиры и медицинские пулковники сделали в его военном билете такую запись, которая начисто перечеркнула все его планы на будущую жизнь и опустила его на самую низшую ступеньку социальной лестницы, превратив его в парию и изгоя. Теперь шлагбаум опускался перед ним в университете, во всех институтах, при приеме на работу. Сокрыв военный билет, он окончил курсы кочегаров и устроился в котельную при бане. Пришлось заниматься самообразованием. И это пошло довольно успешно. Голова была хорошая, несмотря на заросшее гуменцо. Ему легко давались языки: и новые, и древние. Очень полюбил он ходить в церковь и скоро назубок усвоил все службы недельного и годового круга.