Путь небес. Преодолевая бурю

Когда Кагану принесли расколотый шлем, он ничего не сказал. Примарх сидел на командном троне посреди мостика «Бури мечей», держа обломки на коленях, и не сводил темных глаз с металла, словно мог оживить павшего воина этим пристальным взглядом.

Никто не решался просить Хана о распоряжениях, и экипаж флагмана безмолвно оставался на постах — ждал, затаив дыхание.

Наконец Каган поднял суровое лицо от окровавленного шлема и отдал приказ, который так долго откладывал:

— Довольно. Командуйте сбор.

И они отправились к Эрелиону. Владыка Орды скрылся в личных покоях, и ни одна душа не нарушала неприкосновенности убежища для раздумий примарха.

Именно там Хан принимал Отца во время последней их встречи. Тогда оба стояли возле огромного кристалфлексового иллюминатора, глядя, как под ними медленно вращается ночная Терра. Перед прощанием они обменялись немногими словами, поскольку беседовать им всегда было нелегко. Император и его сын обходили разделявшую их тему Имперской Истины, поскольку не хотели расставаться в ссоре.

Так и вышло, что в самом отчетливом воспоминании Джагатая о генетическом прародителе — более глубоком, чем о встрече после великой победы на Улланоре, более ярком, чем самое первое, о Его чудесном сошествии на Чогорис, — нашлось место простой человеческой неловкости.

Каган пытался рассказать о великолепии «Бури мечей», объяснить, сколь превосходный корабль создали его мастера из того, с чем пришлось работать.

— Нет ничего быстрее, — говорил примарх. — Ничто не служит тебе лучше. Мы вложили в него наши души и сделали идеальным.

Отец понимал это и высоко ценил сделанные изменения. Он увереннее любого человека постигал древние технологии в сердцах боевых звездолетов Его Империума, поскольку за старинными шаблонами производства скрывался Его гений — как и за всем остальным, что имело важность для растущей галактической империи.

И все же Император не похвалил сына за труды, поскольку не имел такого обыкновения. Его гордое лицо, столь непроницаемое, столь суровое и непостижимое, осталось обращенным к созвездиям за бронестеклом.

— И даже это, — произнес Отец, — преходяще.

Что Он имел в виду? Спрашивать не было смысла, ведь Повелитель Человечества никогда ничего не разъяснял. Тогда Хан решил, что замечание касается скорости «Бури мечей», но позднее осознал, что обманывает себя. Все в поведении Императора указывало на нетерпеливое желание двигаться дальше, от уже достигнутого — к тому, чего еще предстоит достичь. Он говорил о чем-то ином, еще не доведенном до конца. О том, что он строил на развалинах из прошлого Терры. О том, что еще никому не открыл.

Теперь, когда весь мир охватило пламя, Каган снова и снова вспоминал тот разговор. Иными ночами он подпитывал надежды примарха — ведь оставался шанс, что Император предвидел великий раскол государства и каким-то образом вплел его в собственные планы. Ничего невероятного — гениальность Отца всегда была недосягаемой, ее признавали даже те, кто тщетно боролся против Его возвышения.

Но надежды жили недолго. С каждым поражением, с каждым астропатическим известием о еще одном разоренном мире становилось все очевиднее, что грандиозные идеи погублены и Хорус преследует исключительно личные цели. Замысел Императора, вынашиваемый в течение столетий, оказался уязвимым, хрупким, беззащитным перед нападением.

«Что же Ты задумал? — спрашивал себя Каган, наблюдая за тенями громадного боевого флота, который готовился к битве. — Ты никогда не был глупцом. Ты понимал, чем рискуешь, поручая войну Своим отпрыскам. Наверняка я что-то упускаю».

Возможно, Магнус знал, в чем дело. Вероятно, Отец также обсуждал это с самыми приближенными сыновьями — Дорном, Жиллиманом, Фулгримом. Но Хан всегда оставался поодаль. Они с Императором отличались во всем, совершенно по-разному видели мир и относились друг к другу не лучше, чем кочевники и оседлые народы прошлого. Если в действиях Отца после Триумфа и был скрытый смысл, Белым Шрамам никогда бы о нем не рассказали. Их отпустили бы на волю, как и всегда, сражаться на дальних рубежах империи. О чогорийцах забывали, когда в них не было нужды, относились к ним со страхом и пренебрежением, считали такими же отталкивающими, как берсеркеров Русса, да еще и непредсказуемыми.

«Итак, я сражаюсь за нелюбимого Отца против любимого брата. Я обороняю империю, что презирала меня, от армии, где встретил бы теплый прием».

Но Хан принес клятву. Он не мог нарушить обещание.

Ему хватило видений на Просперо и встречи с павшим Мортарионом. Хорус просто поменял одного деспота на других, которые рано или поздно пожрут магистра войны. Если ошибались те, кто утверждал, что варпа не существует, то еще сильнее ошибались те, кто верил речам его обитателей.

Граничная черта проведена. Осталось лишь испытать обе стороны.

Джагатай отвернулся от иллюминатора. В мерцании свечей он увидел под аркой за поминальным алтарем Цинь Са силуэт Джубал-хана. Воин стоял безмолвно и неподвижно, как изваяние, ожидая разрешения приблизиться.

— Входи, — позволил Каган.