Путь Тесея

Пока приводила в порядок лицо Эфра, догадалась она, что отец нарочно заговаривает её, засыпает словами. Но для неё куда важнее оказалась другая осенившая её тогда мысль: чт бы она не совершила в ближайшие минуты, как бы не повела себя, ответственность лежит не на ней, и гнев богов, если и разразится, то падёт не на её голову. А у неё сейчас просто нет другого выбора, приходится подчиниться отцу… Что такое?

– … всё равно придётся расталкивать. Но ты разбуди его учтиво, поняла? Подёргай там за плечо…

Да за кого отец её принимает! Злость сорвала Эфру с ложа, она подхватила со столика лампу и, злорадно оставив отца в темноте, быстро пересекла гинекей. Вот и вход в мужскую половину дворца, андрон. Лёгкое посапывание, раздававшееся со всех сторон, сменилось столь же совокупным мужским храпом, а царевна замерла в дверях, осознав, что отец не сказал, в какой из гостевых спален постелено царю Эгею. Потом сообразила, что в той, где оставлена горящей лампа. Афинские воины спали у стен в проходе, а один раскинулся, не сняв панциря, прямо на пороге спальни, занятой его господином. Осторожно перешагивая через охранника, царевна сосредоточила на нём всё своё внимание, поэтому, когда, уже в комнате, она осмелились посмотреть на царя Эгея, её бросило в жар: здоровяк лежал на ложе обнажённым и навзничь. Златотканные одежды его валялись на мозаичном полу, и Эфра, сама не зная зачем, старательно обходила их. Вспомнив кое-что из девичьих баек об ужасах первой брачной ночи, она поставила свою лампу рядом с горящей, затушила её и потрогала глиняный корпус, не нагрелся ли он, как и остаток масла внутри. О Афродита Подглядывающая, разве это имело значение?! Вспомнит ли она о масле в самый страшный момент?

В спальне несло винным перегаром, царь не только храпел во сне, но и похрюкивал время от времени. Стоило Эфре подкрасться и протянуть робко руку, как он рыкнул и отвернулся – носом к расписной стене, а к царевне спиной в буграх мышц, густо поросших полуседым волосом. Отдёрнув было руку, Эфра снова принялась приближать её к плечу царя, но опять не успела коснуться – он сам вдруг подхватился, уселся на ложе и очумело уставился на девушку.

– Ты кто? А-а-а…

Как был, голый, царь Эгей прошлёпал к двери, ногой отодвинул за порог охранника, тот заворчал было возмущённо, однако проснулся ли, Эфра не увидела: стукнула дверь, и за нею засов проскрипел.

– Чего стоишь? Раздевайся… И-и-ик… А как зовут?

– Ксанфа, – ляпнула она и принялась освобождать пряжку на левом плече. Хитон, шурша, упал на пол.

– А ты ничего, ладненькая… – и вдруг царь Эгей зевнул, выворачивая челюсти. Продолжил уже скорее капризно. – Знаешь, что? Я с дороги, устал. Мы с твоим царём Питфеем вина попили всласть. Давай развлечёмся поскорее, без этих бабьих ужимок… Я желаю снова заснуть.

Эфра решила чуточку ещё погодить и тогда открыть глаза. Не хотелось ей этого делать, да придётся. Она проснулась уже некоторое время тому назад и не желала возвращаться к реальности. Из отвращения к происшедшему и к самой себе не желала. Однако в гостевой спальне возникли новые шумы, и надо было разобраться, что происходит.

Ну вот, наступило утро. Утро её позора. В дверях стоит бледный отец. Скривился, будто зубы опять разболелись. Встретился с нею глазами и процедил:

– Могла бы хоть прикрыться, бесстыдница.

А Эфре после событий ночи казалось, что отныне мир вокруг изменился, и, в частности, можно не стыдиться отца. Она, однако, прикрылась руками и прошипела с не меньшей злобой:

– Зачем? Теперь ты убедился хоть, что я сохраняла свою девственность.

Тут подвинулось рядом это храпящее чудовище, это скопище твёрдого мяса, прикоснулось отвратительно горячей ногой, засипело-заскрипело:

– Питфей, друг! Никак решил прилечь вместе с нами? Где ты взял эту неумеху? Неужели увёл воспитанницу из храма Артемиды? Я, правду сказать, после твоих вин мало что помню, однако ночь была ещё та…

– Нам надо поговорить, друг Эгей. А ты, Эфра, поди, приведи себя в порядок и жди у себя в комнате моих приказаний.

Эфра влезла в хитон, справилась с пряжками, обулась. Хотела было прихватить с собой лампу из своей комнаты, да только та валялась, опрокинутая, на столике в лужице масла. Царевна почувствовала, что краснеет, и выскочила из спальни. Последнее, что услышала, захлопывая дверь, были слова царя Эгея:

– … говорил, что дочь твою Эфрой зовут…

Час оказался ранний. Рабы ещё не вставали. Царевна отправилась в прачечную и отмылась в глиняном тазу, стараясь не разбудить прачку и её помощницу, спавших на самом сухом месте. Подумав, прокралась мимо спящих и просыпающихся афинских воинов к гостевой спальне и принялась подслушивать. Говорил снова этот противный гость: