Путь в небо. За чертой инстинкта

– Саша, ты меня слышишь? Может быть, ты меня слышишь… – в отчаянии повторяла снова и снова, всё надеялась на чудо, когда, констатировав смерть, уже уехала «скорая» и застывшая за окном летняя ночь поглотила последние её надежды…

После ухода жены неприятная тяжесть под лопаткой и холод в области ключицы будто объединились и превратились в пронзительную боль во всей грудине и в голове. Брехман едва ощущал свои похолодевшие и ставшие вдруг сильно влажными руки и ноги. Всё тяжелее было дышать. Он старался не закрывать глаза, но теперь уже и это было неимоверно тяжело, и, когда тупая боль в груди пошла в очередную атаку, он сомкнул веки. Вроде бы невыносимее уже быть не могло, но тут боль словно спиральным обручем сдавила всё внутри, да так, что невозможно было сделать вдох, – казалось, от любого, даже самого осторожного движения, всё внутри разорвется от этой боли, стиснувшей человека мёртвой хваткой.

– Это конец, – почему-то очень спокойно решил Брехман. – Да, это конец. Но зачем же так больно?

И в следующее мгновение случилось чудо. Одновременно с очередным сжатием стального обруча внутри, от которого все его мысли о пришедшем конце и о боли рассыпались, будто хрустальный фужер при ударе о паркет, страшная, леденящая тело боль вдруг исчезла, словно её вовсе не было, а появилась во всём теле удивительная лёгкость и свобода.

– Лекарство подействовало, – облегчённо подумал Брехман и открыл глаза.

Поначалу его поразило, что, не ощущая поднятия век, он вдруг оказался будто с открытыми глазами. Но это было не единственное, что могло поразить, – он не только не ощущал собственного дыхания, но и не ощущал своего тела, которое ещё несколько секунд назад испытывало такие невыносимые муки. Более того, начав видеть столь необычным образом, первое, что он узрел – себя самого, неподвижно, с закрытыми глазами лежащего на диване. Невозможно было понять, как происходит это видение – откуда, чем и с какой точки он зрит себя самого со стороны, – но так было.

Самым же поразительным оказалось то, что Брехман вдруг каким-то непостижимым образом увидел и свою жену, кричащую что-то в телефонную трубку у соседей. И весь заснувший у спокойного моря летний город Владивосток – достаточно было ему только подумать о ночи вокруг. И он перестал думать о лекарствах, о своих тяжёлых мыслях о конце, об удивительных вещах, происходящих с ним. Захваченный пьянящим ощущением лёгкости и свободы, неожиданно ставшими доступными ему поразительными возможностями сознания, он с восторгом окунулся в неизвестный ему раньше мир, где люди и предметы, мысли и надежды, прошлое и настоящее существуют одновременно и не требуют за это никакой платы.

В мгновение ока оказался он вдруг в своей лаборатории в родном Институте океанографии, где проработал много-много лет. И одновременно – в далёкой довоенной Самаре, куда их семья бежала из Бердичева, опасаясь еврейских погромов. И в Ленинграде, где учился в военно-медицинской академии, – тут же он увидел живим и здоровым своего любимого учителя Лазарева. А затем мгновенно перенёсся в Америку, где производили и продавали лекарства с его препаратами, и тут же побывал во всех странах, которые посещал на конференциях и симпозиумах. Было поразительно и захватывающе, что все эти путешествия и видения происходили одновременно, как бы перетекая одно в другое, существуя слитно, но в то же время каждое воспринималось как отдельное явление в едином калейдоскопе пространства, времени и цвета.

– Определённо, это конец, – ещё раз вернулись мысли к посетившей его совсем недавно теме. – Но какой-то не такой, который описывают испытавшие смерть люди. Нет ведь ни длинного коридора, ни яркого света в конце его, а только лишь этот мгновенный полёт над миром, на манер персонажей с картин Шагала.

И снова чудесный калейдоскоп завертел его, и за доли секунды увидел он сына в соседней комнате, внучку в далёкой Японии, а затем в неуловимое мгновение оказался в Израиле, в котором никогда не бывал, но всю жизнь мечтал пройти путём Христа. Следующая картинка была уже из Петербурга, где в божественной белой ночи увидел он стоящих на ступеньках набережной Невы счастливых мужчину и женщину из далёкого мая 1945 года, опьянённых счастьем Великой Победы народа, полных ощущения грядущей жизни и надежд. И одновременно увидел столь же счастливых их же – из мая нынешнего 1994 года, вышедших к Неве после триумфального первого конгресса по новой науке, созданной им. И по-юношески взъерошенный, с горящими глазами старый человек произнёс: «…как я счастлив! Моя валеология живёт отдельно от меня, самостоятельной жизнью».