Путешествие белой медведицы

Многим кажется странной мысль о том, что животные могут страдать и грустить, но я долгое время жил в поместье и видел, как овца несколько часов блеяла над телом погибшего ягнёнка, а собака неделями печалилась после гибели собрата.

Была ли медведица мамой? Тосковала ли по своим медвежатам?

Моё сердце в очередной раз сжалось от боли.

Мама! Я не мог вернуться к ней сейчас и не знал, смогу ли когда-нибудь. Но теперь я хотя бы мог её успокоить.

Тем вечером, после ужина, я попросил доктора написать за меня письмо.

— Кому? — спросил доктор.

— Моей матери. О том, что со мной всё хорошо.

* * *

Хотя доктор планировал вернуться в Берген, корабль ушёл без него. Мы перебрались из нашего номера в гостинице в небольшую комнатку над сапожной мастерской, и доктор начал принимать пациентов.

По вечерам мы вместе ужинали в соседней пивной. Позже он стал учить меня французскому, поскольку смотритель и большинство знатных людей в городе говорили именно на этом языке, а английским доктор владел не лучше меня.

Каждый день я возвращался в крепость к медведице. Я больше ни разу не видел ни короля, ни его свиты. Доктор сказал, что у короля много за́мков и он останавливается в Тауэре не так уж часто.

И вот, в один прекрасный день я увидел, как смотритель идёт от ворот, ведущих к реке, и катит перед собой тележку. Он позвал меня.

Наконец-то: тюлень!

Маленький, печальный и серый. Вместе мы закинули тюленя в клетку и захлопнули дверь. Медведица приподняла голову, принюхиваясь, как будто учуяла давно забытый запах на ветру. Она медленно поднялась на ноги, притронулась носом к тюленю, затем повернулась и снова легла на пол.

Смотритель опустил голову. Я проскользнул в клетку, запустил пальцы в шерсть медведицы и потрепал её.

— Ешь, — сказал я. — Это же тюлень! Разве ты не видишь?

Она тяжело вздохнула, но не пошевелилась.

Глава 48 Посылка

Через несколько недель, когда лето пошло на убыль, я захворал и никак не мог поправиться. Медведица полиняла, и у неё выросла новая шерсть — белая, как первый зубик младенца; но вскоре и она потускнела и безжизненно повисла. Над головой медведицы кружились мухи, но она даже не пыталась их отогнать. Глаза впали и покрылись сухими корочками. Я умолял её поесть, предлагая одно лакомство за другим. Иногда она соглашалась и съедала пару кусочков, но совсем без воодушевления… и этого явно было недостаточно.

Я нередко вспоминал слова капитана о том, что мы с медведицей сбежим и пойдём слоняться по Лондону. Шутки шутками, но всё же… я представлял, как прихожу к ней ночью, открываю клетку и отпускаю на волю. Вместе мы пустились бы в путь по тёмным улицам, прячась за углами от случайных прохожих и замирая при виде ночного дозорного. Мы подождали бы, пока он уйдёт, и пошли бы дальше на восток, прочь из города, сливаясь с тенями и бесшумно ступая по земле. Через некоторое время медведица подняла бы нос по ветру, уловив свежий бриз с Северного моря. Тогда она побежала бы к дельте реки, ускоряя шаг, нырнула бы и поплыла бы домой.

Конечно, всё это были выдумки и мечты. Но, когда я представлял наш побег, печаль ненадолго отступала, и я мог отвлечься от мыслей об участи медведицы.

* * *

Одним сентябрьским днём в нашу дверь постучал посыльный. Доктор обменялся с ним парой фраз на французском, и незнакомец передал мне посылку, завёрнутую в мешковину.

— Что там? — спросил я.

— Кто-то передал это капитану «Королевы Маргрете» и попросил доставить тому, «кто сопровождал белого медведя», — пояснил доктор. — Капитан поручил этому человеку найти тебя.

Доктор дал посыльному монету; тот ушёл. Я положил посылку на подоконник, освещённый тусклым предзакатным светом.

— Открывай, — сказал доктор.

Я так и сделал.

Внутри оказалось два предмета, завёрнутых в чистую мягкую ткань. Развернув первый, я сразу узнал его.

Моя коробочка для ложки.

Я аккуратно приоткрыл её.

И ложка на месте!

— Твоё? — спросил доктор.

Я кивнул.

Ложка вместе с коробочкой, такие знакомые на ощупь, показались мне родными, словно старые друзья. Я взял второй предмет и, развернув ткань, обнаружил под ней гладкий закруглённый кусочек дерева.

Фигурка.

Медведица.

Я сразу узнал её: длинная шея, косолапость, след от стрелы на боку, маленькие круглые ушки, благородный профиль, высоко поднятая голова, словно медведица принюхивалась, окидывая взглядом свои владения.

Это была очень тонкая работа, со множеством деталей, вплоть до шлеи, охватывающей шею и спину медведицы.

К фигурке прилагался клочок пергамента, на котором были крупно нацарапаны слова. Я протянул его доктору. Тот поднёс пергамент близко к глазам, прищурился, моргнул несколько раз, а затем прочитал вслух:

Навозный мальчик.

Прости.

Оттар.

Но почему?

Я вспомнил, как Оттар смущённо улыбнулся мне, когда меня снова подпустили к медведице. Потому что тогда я не ударил его? Потому что не выдал его Торвальду?

Кто знает?