Путешествие. Дневник. Статьи

Читая «Евгению», человек чувствительный не может не полюбить ее автора, молодого, милого мечтателя: изображение счастия привлекательно даже для сердец разочарованных, а изображение благородной и пламенной страсти занимательно для всякого — для старика воспоминаниями, для юноши предчувствием. «Евгения» не есть роман, каковых мы находим сотни у немцев, англичан и французов; в «Евгении» нет ни чудес, ни таинственных замков, ни разбойничьих пещер, ни похищений: [1451] в ней только два действующих лица, в ней завязка проще даже, чем в Энгелевом «Лоренце»; [1452] но слог полный жизни, чувства глубокие, мысли нередко возвышенные и — во второй части — обдуманные, из самой природы почерпнутые правила для хорошего воспитания.

До сих пор у нас на русском языке не было ни одного хорошего оригинального романа. «Марфа Посадница», творение превосходное, не может быть названо романом как по слогу, который имеет размер, близкий к размеру языка стихотворного, так и по самому изобретению. Все прочие старые и новые романы забыты и заслуживают быть забытыми. [1453] Не говорю о небольших прекрасных повестях Карамзина, Бенищкого и некоторых других: они, конечно, должны быть причислены к одному роду сочинений с романами; но сказка, баллада, баснь не есть еще эпопея. «Евгения» принадлежит к небольшому числу русских книг, писанных не для одних мужчин: в сем отношении она заслуживает особенное внимание,

Сей роман есть единственное наследие, оставленное несчастным Георгиевским.[1454] Чувствительное сердце, таланты необыкновенные, неутомимое трудолюбие и познания — редкие не только в его летах — казалось, ручались ему за славный успех на поприще словесности, но обстоятельства и неопытность сгубили его; он умер в Уральске на 25 году от рождения. Больно сказать, что Георгиевский не первая и не последняя жертва судьбы, что он не первый и не последний юноша,

Чей Гений строгою нуждою умерщвлен. [1455]

Искренне сожалея о нем, с тем вместе почитаю священною обязанностию благодарить от лица всех добрых — тех почтенных мужей, [1456] которых имен не выставляю здесь, чтобы не оскорбить их скромности, которые приняли живое и деятельное участие в горестном положении бедного молодого человека, облегчили страдания, прояснили последние дни печального: Георгиевский умер, зная об их благородных усилиях.

Федор Николаевич Глинка, писатель, который столь достойным образом пользуется общим уважением русской публики, принял на себя труд издать «Евгению» — ссылаюсь на его объявление о сей книге, напечатанное в 24 N «Сына отечества».[1457]

О ГРЕЧЕСКОЙ АНТОЛОГИИ

Одно из самых приятных, из самых важных явлений текущей Российской словесности есть небольшая книжка «О греческой антологии». Сие короткое рассуждение о духе и красотах греческих эпиграмматиков познакомило лучшую часть нашей публики с понятиями, гражданскою жизнию, чувствами и образом мыслей древних жителей Эллады, а присоединенные превосходные переводы некоторых эпиграмм должны были перелить что-то греческое, что-то классическое в душу всякого, способного к тому.

Оставляя дальнейшее изложение свойств мелких греческих стихотворений, о которых в немногих слова» сказано много в разбираемой нами книжке, обратим особенное внимание на русские переводы оных. Мы искренне признаемся, что сначала мы, как слишком, может быть, пристрастные любители всего древнего, несколько сожалели, что в переводах не сохранены размеры подлинника; но вскоре прелестные, исполненные гармонии ямбы заставили нас совершенно забыть о сем недостатке. Не знаем, кто из наших поэтов скрыл свое имя в сих переводах под скромным названием беспечного провинциала: но, судя по наслаждению, которое чувствуешь, читая его стихи, по сладостной мелодии каждого из них, особенно по удивительному искусству в образовании и сохранении пиитического периода, высочайшего совершенства в просодии — совершенства, тайны для некоторых лучших поэтов, вполне постигнутого только двумя из них: Батюшковым и молодым певцом Руслана, мы колеблемся, кого из обоих благодарить за подарок, сделанный русской словесности пересадкою сих душистых, прекрасных греческих цветов в русскую землю; признаемся, однако же, что с нашей стороны, по некоторым приметам, в коих не можем отдать отчета, мы склонны приписать сии переводы Батюшкову, — многие стихи живо напоминают его образ выражаться (за maniere). Кто, например, в следующем стихотворении не узнает творца «Моих Пенатов»: