Путешествие из Бухары в Петербург

Так танцевали, пели и слушали музыку до 11 часов ночи. Затем гостей пригласили к угощению в другой зал — больший, чем первый. Вдоль зала в три ряда были расставлены столы и стулья. Столы были застелены белыми полотняными скатертями. Через каждые два газа горели золоченые канделябры, а между ними были расставлены сладости, орехи, различные красные, белые и желтые вина в хрустальных графинах, хрустальные бокалы, фарфоровые блюда со всякими фруктами, привезенными из разных краев. Между канделябрами стояли вазы с цветами. А по обе стороны стола друг против друга сидели дамы и мужчины. Каждому были поданы золотой нож, серебряная вилка и ложка, и три белых салфетки. Затем слуги стали подавать одно за другим разные кушанья в серебряных и фарфоровых сосудах. Каждый кладет то, что ему хочется на стоящую перед ним тарелку и вкушает, запивая расставлеными на столе винами, одна бутылка которых стоит до 25 русских танга. А слуга уже готов унести грязную посуду и, вымыв ее, поставить обратно.

Сам царь ходит вдоль столов и, обращаясь к гостям, приглашает: «Кушайте на здоровье».

Устав ходить, он присаживается к тем, кто стар, слаб и грустен, и беседует с ними, стараясь подбодрить и развеселить их.

Короче говоря, в 12 часов ночи мы освободились и отправились домой.

А еще в дни императорского празднества пригласили из Парижа за сто тысяч русских танга актрису и певицу по имени Патти,[116] которая была юна, красива и обладала прекрасным голосом. Не верилось даже, что подобный голос может принадлежать человеку, поэтому европейские ученые-анатомы ждали, когда она умрет, чтобы вскрыть ее горло, посмотреть и выяснить, в силу какой причины появился у нее такой хороший голос. В тех увеселительных домах, где она бывала, публика внимала только ее пению, не обращая внимания ни на что другое, и преподносила ей корзины с искусственными цветами, которые стоили до ста русских танга.

Вечером она наряжалась так, что разум сомневался в реальности ее существования, — а может быть, это фея или ангел, явившийся из потустороннего мира. Когда над сценой увеселительного дома поднимался занавес, взгляду открывалось голубое чистое небо, зеленый луг на переднем плане и цветы, как плющем, увившие все вокруг. Из цветов появлялась красавица в белом платье, с сияющим лицом, с обнаженными плечами и руками, и открытыми до колен ногами, с убранной драгоценностями головкой и шеей. На щеках ее сияли два ясных месяца — сам месяц был невидим за занавесом, только лучи его, отражавшиеся на лице этой розоликой, дрожали в воздухе, освещая ее с головы до ног. Она пела, заливалась, окруженная этим великолепием, а среди зрителей не смолкали овации, они востороженно кричали и непрерывно аплодировали.

Верхние ноты ее голоса заставляли замолкнуть и соловья и жаворонка, а на нижнем флейтовом регистре он звучал как карнай.

В перерыве, когда опускался занавес, чтобы она переоделась и отдохнула минутку, аплодисменты не прекращались до тех пор, пока она снова не выходила, грациозно кланяясь и улыбаясь, и не исполняла нового номера.

Через неделю ей вручили сто семьдесят тысяч русских танга и пригласили в Америку. В хвалу ей мною было написано:

Патти-парижанка, стройней кипариса, с ликом Венеры,
Улыбаясь, рассыпала устами розы к ногам.
Кудрявый локон, вьющийся у уха,
Часть красоты отнимал у гиацинта.
Видеть ее доставляю такое изумительное наслаждение,
Будто она из чаши взгляда наливала вино в ладонь души.
Голос ее так мелодичен, будто в уши влюбленных
Она вливала то пенье жаворонка, то трель соловья.
Когда она отправилась из Петербурга в Америку,
Повсюду раздались стенания.

Одной из диковинок, показанных на празднике, была иллюминация, которую устроили на льду реки, площадью примерно в б тысяч шагов. Из льда воздвигли здания и башни с галереями и портиками, украшенными барельефами, на каждом портике и галерее были расставлены горящие свечи в ледяных подсвечниках. Пространство в 20 танапов было превращено в цветник, где все цветы и листья были изо льда. Внутри листьев горели свечи в зеленом хрустале, а в цветах — свечи в желтом, красном и синем хрустале, вставленные в листья и цветы так, что сами свечи оставались невидимы, но свет их отражался на льду.

Это был целый мир цветов, огромный зеленый цветник — и весь изо льда.