Путешествие к центру Москвы

...И порешил я батю как врага трудового народа, а потом и брата Петра, который, пока я кочевал по фронтам, Фросю мою выблядком наградил, а жить с ней побрезговал и прогнал со двора – вместе со своим выблядком и Шуркой моим, который от голода помер в двадцать втором году. А Фроську мою я саморучно в тридцать втором выселил на х... как кулацкую подстилку. А кто ж она еще, ежели за хлеб и миску супа под него ложилась? И еще двух выблядков от него принесла. А первого я у ей отобрал. По бумагам он мою фамилию носил. Правда, у Петра такая ж была. Он же братом моим был родным. И фамилии у нас были одинаковые. И мой выблядок к сороковым уже до комбата подрос. И в сорок втором убил одного из кулацких выблядков, моего племянника, который полицаем в Конотопе служил. А второго кулацкого выблядка-племянника мне довелось самому шлепнуть. Ну, самому не самому, но все же... Я расстрелом командовал после восстания в Кенгире. И по фамилии его вычислил. У него ж Фроськина фамилия была. То есть моя. Кулацкую фамилию ему не дали, так как Фроська ему не женой была, а сожительницей. Она замужем за ним не была, потому что со мной разведена не была. Вот у него моя фамилия и была. А, ну и кулацкая тоже, конечно. Петр же мне братаном был. И фамилии у нас были одинаковые. Как и у моего выблядка. Первого. Его в сорок пятом в Венгрии расстреляли по январскому приказу о пресечении мародерства и насилия. А Фроську я уже в пятьдесят пятом отыскал в поселке Кия, что на Енисее. Там я ее и похоронил в шестьдесят пятом...

Так что отец Евлампий молился за всех в девяносто первом, девяносто третьем и во все последующие годы. Знак ему был. А какой, не говорил. Чтобы искусство бросить и в монастырь податься. В восемьдесят девятом. Совсем дикий монастырь. На севере дальнем, на одном из островов, на одном из озер. Двое монахов там было. Совсем дремучие. В пяти километрах от монастыря скит стоял. С великосхимником отцом Вархаилом. А совсем рядом какая-то непонятная воинская часть из пяти человек. Они всемером пили. А Вархаил не пил. Он блюл. И отец Евлампий не пил. Правда, он тогда не Евлампием был, а Андреем и ходил в простых послушниках. Все заботы по монастырю были определены ему в послушание, и пить ему было некогда. Да и равнодушен он оказался к этому промыслу. Любил некогда в миру немного выпитьмодного в восьмидесятые годы виски «Teacher’s». А где ж его на острове возьмешь? Потому и остался в живых. А другие чем-то таким отравились. И остались на всем острове, во всем монастыре два человека: Вархаил да Андрей. Великосхимник да послушник. А это негоже для семисотлетнего монастыря. И тогда Вархаил совершил таинство пострига послушника Андрея в монахи, дав имя Евлампий. А потом скончался по ветхости, завещав начинающему монаху монастырь не забрасывать.

Через какое-то время прибыл на остров из Ленинграда владыка Михаил и определил отцу Евлампию дополнительное послушание: окончить заочно семинарию, чтобы было кому стать настоятелем. А через два года рукоположил его в иереи, а заодно привез из Москвы патриарший указ о назначении настоятелем монастыря Обрезания Христова.

Монастырь постепенно рос, так как начались новые времена и народишко прибывал. Алкоголики, там, наркоманы и опытные монахи. Кто-то оставался, кто-то, не выдержав голода и не почувствовав смысла в тяжелой бесплатной работе по монастырским надобностям, уезжал. Но постепенно людишки набирались. Очень помог молодой эконом, послушник Алексей. Бывший бизнесмен, затосковавший от постоянных разборок в городе Кинешма и слинявший на Север. Оказался в монастыре с кое-каким капиталом. И пошлопоехало.

Так что отец Евлампий оставил на него монастырь и приехал в Москву в отпуск в августе девяносто первого года. Во втором отпуске он был в октябре девяносто третьего.

Вернулся на остров печальный. Высадился с парома, и первым, кого он повстречал, был неведомый человек, похожий на художника. То есть выглядел он как художник, а кем был на самом деле, непонятно. На нем были обрезанные джинсы из Вереи и фрак, из-под которого выглядывал большой католический крест. Еще из одежды присутствовала реденькая, как у Лао Цзы, борода, и узкие, как у китайца, глаза. Да и был он китайцем. Всем своим неместным видом незнакомец чрезвычайно украшал окрестности монастыря Обрезания Господня и весьма развеселил отца Евлампия.

Вторым отец Евлампий увидел торопящегося к нему эконома Алексея. Отец Евлампий остановился, чтобы степенно встретить его, как и положено по чину, но Алексей пролетел мимо него и схватил за шиворот Лао Цзы, косящего под католического художника, который уже было шагнул на паром.

– Ты чего это, Алексей, странного человека за не то хватаешь?