Путешествие к центру Москвы

– Так вот, – поведал urbi et orbi Липскеров, – как вам известно, в России со страшной силой происходит первоначальное накопление капитала. Многие его уже первоначально накопили, и у них появилась тяга к прекрасному по части манекенщиц и малиновых пиджаков. А некоторые из них накопили капитала больше чем начального. И они потянулись к вечным ценностям: к Богу и высокому искусству. Когда ты мне сообщил о чрезвычайном китайце, я понял, что эту великую тягу к Богу и высокому искусству можно совместить. За большие бабки забодать им камни, вырезанные неизвестным иноком в XVI веке, заточенным в монастырь за непотребство, а именно за написание иконы «Благовещение Пресвятой Богородицы» в воспаленном состоянии. Скажем, что, по неподтвержденным сведениям, эта икона послужила толчком к написанию А.С. Пушкиным поэмы «Гаврилиада». Там в монастыре инок подвергся некоему воздействию, лишившему его состояния какой бы то ни было воспаленнности. Результатом чего стали эти геммы (камеи, хрен их разберет). А чтобы цена была поболее, камней должно быть немного и они должны быть не похожи один на другой. И вот китаец эту задачу выполнил. Он нарезал двадцать шесть непохожих друг на друга камней. Я договорился с жаждущими, что они получат эксклюзивные камни XVI века. Заодно помогут Богу и реализуют свой бюджет на благотворительность. Бабок должно хватить Но при этом на рынок не должно попасть ни одного нового камня. Чтобы не допустить демпинга. Поэтому и возникла проблема китайца. Сейчас ее нет!

– Как так?! – заинтересовались заинтересованные лица. Кроме малого с «Дюшесом».

– А так! – азартно воскликнул мой сын. – Теперь на камнях появилась подпись художника. Кровью! Мой пиар-агент придумает историю. И цена возрастет вдвое. (Ну, сука, писатель! Ну, сука, бизнесмен!)

– А ты что, сам не можешь придумать? – осведомился отец Евлампий.

– Конечно, могу. Но пиар-агент стоит дешевле.

– Как так? – ошарашено спросил отец Евлампий. – Ты что, себе платишь?

– Конечно. Любая работа должна быть оплачена. За этот креатив с камнями я заплачу себе двести пятьдесят франклинов.

– Это что такое? – не понял отец Евлампий.

– Двадцать пять тысяч долларей, – проснулся бизнесмен в окровавленном послушнике Алексее.

– Правильно считаешь, парень! И все пятьдесят пущу на благотворительность!

– Какие пятьдесят, когда двадцать пять? – дуэтом спросили отец Евлампий и послушник-эконом. А малый с ограниченными возможностями перестал хлебать «Дюшес».

– Двадцать пять тысяч – это мои агентские за продажу камней (ну, сука, бизнесмен, ну, сука, писатель!). А китаец пусть себе режет. Будем продавать как высококачественный фальшак. На повседневные нужды монастыря и братии.

– Так любой же может камень окровянить, – усомнился в сохранении китайца Алексей, – и выдать свою кровь за подпись художника...

– Нет, мой милый, – успокаивающе проговорил мой сын, – ДНК у той кровищи будет другая. Не как у тебя... – Мой сын осекся и посмотрел Алексею в окровавленный лоб.

Через три года монастырь преобразился. А отец Евлампий на острове затосковал от благополучия и указом Святейшего был переведен в Москву, где получил приход в храме Великомученика Димитрия Солунского на Благуше. Для отдохновения. И для помощи своей болеющей маменьке, что проживала в Москве, по улице Кирпичной, в доме 18, строении 3, в квартире 26.

А бывший бизнесмен послушник Алексей кудато исчез.

Глава девятнадцатая

Отец Евлампий, увидев меня, кивнул, и мы вошли в маленький домик, где помещались крестильня и комната для переодевания. А также имели место обеденный стол, старинный комод, спасенный от сожжения при замещении старого быта в окрестных жилищах на новый в лице рижских гарнитуров (плюс двести сверху) и такой же замшелый диван для послеобеденных размышлений. Ночью на нем обитала тетя Паша, существовавшая при храме с незапамятных времен. Это с моей точки зрения незапамятных. А с точки зрения тети Паши, московское наводнение 1924 года было вчерась, а усекновение головы Емельяна Ивановича с предыдущим отсеканием конечностей – намедни. А Буонапарту она собственноручно готовила декокт от кашля и соплей. Потому что когда граф Растопчин Москву сжег, то топить в городе стало нечем и инператор сильно простудился. И по возвращении в Париж мог Жозефинку заразить и не тем что ты думаешь охальник потому что промеж нами ничего быть не могло с оккупантом Лев Николаич это другое дело а рассопливившаяся француженка задохнуться могла при срамном контакте с любимым мужем вот такие дела Михаил Федорович. Эх, сопли русские, любовь французская...