Путешествие к центру Москвы

Через несколько минут сержант Пантюхин обнаружил в кармане Хасана проданные патроны от табельного пистоля Макарова, но вот сам пистоль скрывался где-то в районе звонницы. В надежде, что пистоль найдет какой-нибудь способ заявить о своем конкретном местонахождении, мы стали орать, глядя в предполагаемый район сосредоточения табельного пистоля сержанта Пантюхина.

А прибежавшая малоодетая телка стала так выражать свою благодарность за освобождение от излишних гендерных партнеров, что потрясла храм. И тот затрясся. Раздался звон колоколов. И с этим звоном со звонницы свалился табельный пистоль сержанта Пантюхина. А вместе с ним свалились спящие в обнимку Прасковья Филипповна с фельдфебелем Третьего драгунского полка Его Императорского Величества в отставке Степаном Ерофеичем Стукаловым.

И это, джентльмены, доложу я вам, чистый Гоголь в постановке Малого театра, когда во время бенефиса народного артиста СССР Южина-Гешкенбейна, посвященного его семидесятипятилетнему пребыванию на сцене, он вышел к зрителям в своей коронной роли и произнес:

– Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе.

И все изображают детскую игру «Замри!».

Одно осталось непонятым мной: как этих спящих красавца и красавицу не засек на звоннице недокрещенный северный йеменец Хасан?

Глава двадцать пятая

Отец Евлампий до поры с христианским смирением наблюдал за легким погромом в районе храма: принял как должное отстрел загонщиков полуголой телки, печальную гибель восточного человека Хасана от братских автоматных очередей доблестного спецназа, незапланированную сейсмослужбами тряску церкви, но блуда на звоннице вынести не мог. Он вошел в гневное состояние, выражаясь на арамейском, древнегреческом, финикийском, галльском, иврите и еще десятке языков, бродивших среди народов Малой Азии в начале первого века нашей эры. Второй раз за две тысячи лет Святой Дух сошел на землю. Вот тебе, бабушка, и вторая Троица. Очевидно, этот же Дух сошел и на Истанбул-Константинополя, потому что он тут же перевел гневные многоязычные выплески отца Евлампия на русский язык. И тут выяснилось, что напрасно русские люди гордятся единоличным владением матерными выражениями. Судя по переводу Истанбул-Константинополя, древние арамейцы, греки, евреи и прочие филистимляне очень даже и очень, а некоторые выражения оказались вовсе недоступными переводу на русский язык. Очень уж покраснел Истанбул-Константинополь.

Тем не менее суть гневной речи отца Евлампия, если отшелушить ее от литературных излишеств, была ясна, как ясен пень. На блудивших была наложена страшная епитимья! Для них до времени наступил Великий пост. Но не весь! Частично! Зато какая это была часть! Им разрешалась всякая пища в любых количествах. Плюс обязательный плюс в качестве пищевых добавок – чудодейственного корня «Тонкгат Али Плюс», виагры – сорок миллиграммов, черного перца, зеленого лука, вазапростана – двести миллиграммов подкожно в основание члена. Это для отставного фельдфебеля. А для Прасковьи Филипповны – легендарное в мои школьные времена лекарство мамин. Справедливости ради надо сказать, что никто из моих школьных друзей этого мамина в глаза не видел, хотя в мечтах не раз подсыпал его в стаканчик фруктового мороженого за семь копеек соратницам по играм в «чижа», «двенадцать палочек» или легендарный «штандер». С тем чтобы, когда он ее поймает, то... Что «то», было не совсем ясно, но ясно, что покруче фильма «Котовский». Просить мамин в аптеках казалось верхом неприличия. Это было еще непотребнее, чем просить презерватив. Если быть честным до конца, презерватив я впервые сначала увидел, а потом узнал, что это такое. Как-то на заре десятилетия я вышел на лестничную площадку черного хода, чтобы втихаря курнуть ошнарик «беломорины», спрятанный за стояком водопровода от дяди Левы с пятого этажа. Цельные папиросы он реквизировал, не стесняясь грабить малолетку, а вот ошнариками брезговал. Поэтому во избежание я каждую папиросину слегка надкуривал, придавая ей вид б/у. Так вот, я вышел втихаря покурить и не успел затянуться, как с пятого этажа к моим ногам грохнулся полупрозрачный предмет. Я поперхнулся и закашлялся. На кашель с пятого этажа свесился хлебальник дяди Левы. Увидев мое изумление и попытку идентифицировать предмет, он усмехнулся и пропел:

Наполняясь, звякнули бокалы.
На подушку капли уронив,
Сброшенный мужской рукой усталой,
Шлепнулся на пол презерватив.
А муж твой в далеком море
Ждет от тебя привета,
В далеком суровом дозоре
Шепчет он: «Где ты, с кем ты?..»