Путешествие по пушкинской Москве

После первой петербургской постановки балета в январе 1823 года в московском Большом театре премьера состоялась 4 октября 1827 года. Уж и не знаем, поняла ли публика, что смотрит. Не зря Кавос слегка поменял название на «Кавказский пленник, или Тень невесты». Вот эта-то тень и нависала над балетной пантомимой в течение всего спектакля (это второй такой случай после «Гамлета»). Мало того что действие произведения было перенесено на десять веков назад, так откуда ни возьмись на сцене возникла и вторая героиня – невеста пленника. В конце балета она погибала, благословив возлюбленного на счастливый брак с черкешенкой. Далее молодожены отправлялись на «празднество по поводу победы над черкесами и принятия ханом русского подданства».

Пушкин, посмотрев балет, отреагировал поэтически:

Мой пленник вовсе не любезен — 

Он хладен, скучен, бесполезен — 

Всё так – но пленник мой не я. 

Напрасно……………………… славил, 

……………………………………. 

Дидло плясать его заставил, 

Мой пленник, следственно, не я.

Для чего (или для кого) в этом незаконченном стихотворении Пушкин оставил место, мы уже не узнаем. Но Дидло он не раз впоследствии «прикладывал» – в частности, в «Евгении Онегине»: «Балеты долго я терпел, но и Дидло мне надоел», или: «Там и Дидло венчался славой».

Возможно, что в следующей работе по мотивам Пушкина Дидло смог себя реабилитировать в глазах поэта. В 1825 году он поставил танцы к постановке Шаховского на сюжет «Руслана и Людмилы». Жаль, что Пушкин в это время безвылазно сидел в Михайловском, без права въезда в столицы, и потому его имя на афише отсутствовало, говорилось лишь, что сюжет взят из «известной национальной русской сказки “Руслан и Людмила” с некоторыми прибавлениями».

На сцене Большого шли и другие постановки по мотивам пушкинских сочинений на музыку Кавоса. 13 января 1827 года в бенефис А.М. Борисовой состоялась премьера – «Керим Гирей, Крымский хан». Это романтическая трилогия в пяти действиях на сюжет «Бахчисарайского фонтана» с пением, хорами, танцами и мелодрамами.

Порою Пушкин смотрел на сцену и плакал от разочарования. Точнее плакало его перо: «Публика образует драматические таланты. Что такое наша публика? Пред началом оперы, трагедии, балета молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми. “Откуда ты?” – “От Семеновой, от Сосницкой, от Колесовой, от Истоминой”. – “Как ты счастлив!” – “Сегодня она поет – она играет, она танцует – похлопаем ей – вызовем ее! она так мила! у ней такие глаза! такая ножка! такой талант!..” – Занавес подымается. Молодой человек, его приятели, переходя с места на место, восхищаются и хлопают. Не хочу здесь обвинять пылкую, ветреную молодость, знаю, что она требует снисходительности. Но можно ли полагаться на мнения таковых судей?

Часто певец или певица, заслужившие любовь нашей публики, фальшиво дотягивают арию Боэльдье или della Maria. Знатоки примечают, любители чувствуют, они молчат из уважения к таланту. Прочие хлопают из доверенности и кричат форо из приличия.

Трагический актер заревет громче, сильнее обыкновенного; оглушенный раёк приходит в исступление, театр трещит от рукоплесканий.

Актриса… Но довольно будет, если скажу, что невозможно ценить таланты наших актеров по шумным одобрениям нашей публики.

Еще замечание. Значительная часть нашего партера (то есть кресел) слишком занята судьбою Европы и отечества, слишком утомлена трудами, слишком глубокомысленна, слишком важна, слишком осторожна в изъявлении душевных движений, дабы принимать какое-нибудь участие в достоинстве драматического искусства (к тому же русского). И если в половине седьмого часу одни и те же лица являются из казарм и совета занять первые ряды абонированных кресел, то это более для них условный этикет, нежели приятное отдохновение. Ни в каком случае невозможно требовать от холодной их рассеянности здравых понятий и суждений, и того менее – движения какого-нибудь чувства. Следовательно, они служат только почтенным украшением Большого каменного театра, но вовсе не принадлежат ни к толпе любителей, ни к числу просвещенных или пристрастных судей».

Подобные мысли посещали поэта и в Москве, и в Петербурге.

Репертуар Большого театра в основном носил развлекательный характер. В 1827 году состоялись премьеры спектаклей «Жар-птица, или Приключения Иван-царевича» Кавоса, «Ям, или Почтовая станция» А. Титова, «Пастушка, старушка, волшебница, или Что нравится женщинам» Алябьева и Верстовского, «Рауль Синяя Борода, или Таинственный кабинет» Гретри и тому подобные «волшебные» и «комические» оперы, годящиеся сегодня разве что для детских утренников. Во всех названиях, что примечательно, присутствует союз «или». Это можно трактовать как некую вторичность, двойственность сути происходящего на сцене – как хотите, так и смотрите, как угодно, так и понимайте.