Путешествие по Средней Азии

отвращения к жалким глиняным хижи-нам, кривым и узким переулкам. Совсем иным

кажется город путешественнику, если он приехал из Бухары. Расстояние от

Бухары до Тегерана - только 60 дней езды, а в социальных условиях между

этими городами зияет пропасть, измеряемая столетиями. Когда я после своего

прибытия в первый раз проезжал по базару, я с детским удовольствием, даже с

каким-то восторгом, не меньшим, чем изумление моего татарского спут-ника,

рассматривал многочисленные предметы роскоши евро-пейского происхождения,

ткани, платки, игрушки, но особенно привлекло мое внимание цветное богемское

стекло; европейское искусство внушало мне в то время уважение, которое

сегодня представляется просто забавным. Но тогда иначе не могло и быть. Если

так странствовать, как я, если так вжиться в та-тарскую сущность, как

вынужден был сделать я, то, разумеется, неудивительно, что сам становишься

почти татарином. Настоя-щее инкогнито, когда в чужом облике хорошо сознаешь

свое собственное прежнее существо, длится очень короткое время; полная

изоляция и постоянное чужое окружение преобразуют человека nolens volens.

Напрасно путешественник будет сопро-тивляться этим изменениям, потому что

прошлое вытесняется свежими впечатлениями и отходит на задний план, а

псевдо-существование становится помимо его желания действитель-ностью.

Эти изменения в моем существе и поведении, тотчас замечен-ные моими

европейскими друзьями, дали им материал для разговоров. Смеялись над моими

приветствиями, жестикуляцией во время беседы, над походкой и особенно над

моим образом мыслей; многие утверждали даже, что глаза у меня стали чуточку

более раскосыми, чем раньше. Наблюдения эти очень часто забавляли и даже

веселили меня; однако не могу не отметить странного чувства, которое

закрадывалось мне в душу при мысли, что мне нужно вновь привыкать к

европейскому образу жизни. Чрезвычайно непривычным мне представлялось и

спо-койное пребывание в течение нескольких недель на одном месте. Были также

некоторые другие европейские обычаи, к которым я приспосабливался с трудом.

Прежде всего, слишком тесной и давящей мне казалась одежда; волосы,

которые я начал отращивать, ощущались гру-зом на голове, а когда я слышал,

как несколько европейцев, стоя в комнате друг против друга, разговаривают,

оживленно жести-кулируя, мне всегда представлялось, будто они все так

возбуж-дены, что в следующий момент вцепятся друг другу в волосы. И какими

смешными казались мне даже военная выправка и твердый шаг французских

офицеров, находящихся на пер-сидской службе! Внутренне я радовался гордой

подтянутости моих европейских земляков, ведь контраст с вялой походкой

сутулящегося жителя Средней Азии, к которой привыкли мои *[227] *глаза и

которую я сам усвоил, слишком бросался в глаза, и его нельзя было не

заметить.

Перечислить все обилие впечатлений, которые вызывала у меня столица

Ирана, было бы слишком трудно. Кто знает разницу между жизнью на Востоке и

на Западе, тому едва ли нужно говорить, что Тегеран по сравнению с Бухарой

был для меня Парижем.

Велико было удивление "всего Тегерана", когда стало из-вестно о

счастливом завершении моих приключений. Такийе (разрешенное исламом

искусство перевоплощения) является у жителей Востока известным и хорошо

разработанным делом, но им было непонятно, как это френги тоже может быть

таким умелым в этом искусстве. Они бы, конечно, не так сильно завидовали

моему успеху, но им очень понравилась шутка, которую я позволил себе с их

заклятыми врагами, суннитскими татарами.

Несмотря на то что Персия - ближайший сосед государств, расположенных в

пустынях Туркестана, представления персов об этих странах очень путанны и

даже фантастичны; все обращались ко мне, чтобы получить сведения о них. Я

был приглашен к некоторым министрам, а позже мне посчастливилось даже быть

представленным Его Персидскому Величеству. Шах осведомился обо всех своих

высокородных братьях на далеком Востоке, и когда я указал на их политическую

незначительность и сла-бость, он не удержался от некоторого бахвальства и

сказал везиру: "С 15 тысячами человек можно было бы всему положить конец".

Разумеется, восклицание после катастрофы в Мерве: "Каввам! Каввам! Redde

mini meas legiones"^145 - былo совер-шенно забыто. (Неудачный поход против

Мерва, направленный, как я заметил, собственно, против Бухары, был

предпринят под руководством неспособного и подлого придворного, который

носил титул Кавам эд-Доуле ("прочность государства"). Все беды, как и

крупное поражение, которое персы потерпели там от текинцев, произошли только

по вине этого офицера. Он оценивал туркмен так, как Вархерусков в

Тевтобургском лесу, но был слишком труслив, чтобы принять такой конец, как

римский полководец. И его монархом был не Антоний^146 . Может быть, и он

кричал: "Redde mihi meas legiones", но его удалось успокоить 24 тысячами