Путешествие по Средней Азии

здесь, то они бы нашли более достойный материал, чем в ужасно пустынной

Персии.

И сама столица Хива, высящаяся среди этих садов, с купо-лами и башнями,

производит издали весьма приятное впечат-ление. Характерно, что узкая полоса

Мервской Великой песчаной пустыни находится в получасе ходьбы от города, еще

раз подчеркивая резкий контраст между жизнью и смертью. Этот песчаный язык

известен под названием Тюесичти, и, когда мы были уже у городских ворот, мы

еще видели песчаные холмы.

Какие чувства я испытывал 3 июня у ворот Хивы, читатель может себе

представить, когда подумает об опасности, которой я подвергался из-за любого

подозрения, вызванного европей-скими чертами моего лица, сразу бросавшимися

в глаза. Я очень хорошо знал, что хивинский хан, чью жестокость не одобряли

даже татары, при таком подозрении поступил бы намного строже, чем туркмены.

Я слышал, что хан всех подозрительных чужеземцев отдавал в рабство, что он

совсем недавно проделал это с одним индусом якобы княжеского происхождения,

и тому отныне суждено наравне с другими рабами таскать повозки с пушками. В

глубине души я был взволнован, но мне совсем не было страшно. Я был закален

постоянной опасностью; смерть, которая легко могла стать следствием моих

приключений, уже три месяца маячила у меня перед глазами, и, вместо того

чтобы дрожать, я даже в самые трудные моменты думал о том, как* [94]

*обмануть бдительность суеверного тирана. По дороге я собрал точные сведения

обо всех знатных хивинцах, живших в Констан-тинополе. Чаще всего мне

называли некоего Шюкрулла-бая, который в течение 10 лет был посланником при

дворе султана. Я тоже смутно припоминал, что много раз видел его в доме

Али-паши, теперешнего министра иностранных дел. Этот Шюкрулла-бай, думал я,

знает Стамбул и его язык, дела и нравы; и хочет он того или нет, я должен

навязать ему мое прошлое знакомство с ним, а так как в роли стамбульца я

могу обмануть даже самих стамбульцев, бывший посол хивинского хана не сможет

меня разоблачить и должен будет служить моим инте-ресам.

У ворот нас уже ожидали несколько хивинцев, протянувших нам хлеб и

сухие фрукты. Уже много лет в Хиву не прибывало такой большой группы хаджи,

все глядели на нас с удивлением, и возгласы "Аман эсен гельдиниз!" ("С

благополучным при-бытием!"), "Йа Шахбазим! Йа Арсланим!" ("О мой сокол! О

мой лев!") неслись к нам со всех сторон. При въезде на базар Хаджи Билал

затянул телькин, напряг свой голос и я; он звучал громче всех, и я был

искренне тронут, когда люди целовали мне руки и ноги, даже свисающие

лохмотья моей одежды с таким благо-говением, словно я настоящий святой и

только что сошел с небес. По здешнему обычаю мы остановились в

караван-сарае, который служил одновременно и таможней, где прибывшие люди и

грузы подвергались строгому осмотру, причем, конечно, сведения, со-общаемые

предводителем каравана, значили больше всего. Должность главного таможенника

в Хиве занимает первый мехрем (своего рода камергер и доверенное лицо хана);

не успел он задать нашему керванбаши обычные вопросы, как афганец пробрался

вперед и громко крикнул: "Мы привели в Хиву трех интересных четвероногих и

одного не менее интересного дву-ногого". Первый намек относился к еще не

виданным в Хиве буйволам, а так как второй указывал на меня, то

неудивительно, что множество глаз тут же обратилось в мою сторону, и вскоре

я расслышал произнесенные шепотом слова: "Джансиз (Исковерканное арабское

слово "джасус".) (шпион), френги и урус (русский)". Я сделал усилие, чтобы

не покраснеть, и уже намеревался выйти из толпы, как меня остановил мехрем и

в крайне невежливых выражениях высказал намерение до-просить меня. Только я

собрался ответить, как Хиджи Салих, чей вид внушал почтение, подошел к нам

и, не зная о случившемся, представил меня допрашивающему в самых лестных

выражени-ях, так что тот, крайне озадаченный, улыбнулся мне и хотел усадить

рядом с собой. Хотя Хаджи Салих делал мне знак последовать приглашению, я

принял очень обиженный вид, бросил гневный взгляд на мехрема и удалился.

Мой первый визит был к Шюкрулла-баю, который, не неся *[95] *никаких

обязанностей, занимал тогда келью в медресе Мухаммед Эмин-хана, самом

красивом здании Хивы. Я приказал доложить ему обо мне как о прибывшем из

Стамбула эфенди, заметив, что я познакомился с ним еще там и теперь,

проездом, желал бы засвидетельствовать ему свое почтение. Приезд в Хиву

эфенди - небывалый случай - вызвал изумление старого господина, поэто-му он

сам вышел мне навстречу и был очень удивлен, увидев перед собой страшно

обезображенного нищего в лохмотьях. Несмотря на это, он пригласил меня

войти; едва я обменялся с ним несколькими словами на стамбульском диалекте,

как он со все возрастающим жаром стал расспрашивать о своих бесчис-ленных

друзьях в турецкой столице и о положении Османской империи при новом