Путешествие по Средней Азии

отдельные строфы которого сначала пел им седобородый предводитель.

Мои глаза и уши были так заняты, что вскоре я забыл об усталости. Мой

друг насильно увел меня в чайную лавку. И когда был налит благородный шивин

(сорт чая), он, заметив мое удивление, спросил с искренней радостью: "Ну как

тебе нравится Бухара Шериф? " "Очень нравится", - отвечал я, и, несмотря на

то что Коканд в то время враждовал с Бухарой, он, сам кокандец, был очень

рад, что столица Туркестана произвела на меня такое благоприятное

впечатление, и обещал показать мне в последую-щие дни все ее прелести. Хотя

на мне был строгий бухарский костюм и солнце меня так обезобразило, что даже

родная мать вряд ли узнала бы меня, все же, где бы я ни оказался, меня

окружала толпа любопытных, которые мне очень докучали рукопожатиями и

объятиями. Благодаря огромному тюрбану (Как известно, тюрбан представляет

собой саван, который каждый благо-честивый мусульманин должен носить на

голове, чтобы постоянно помнить о смерти. Коран велит носить только один

саван (кефан) в семь локтей, но люди набожные увеличивают его и носят на

голове часто 4-6 саванов, т.е. длиной 28-42 локтя, из тонкой кисеи.) и

большому Корану, который висел у меня на шее, я приобрел внешность ишана или

шейха и должен был делать вид, что мне нравится это бремя. Зато святость

моего сана защищала меня от вопросов любопытствующих мирян, и я слышал, как

люди вокруг меня расспрашивали обо мне моих друзей и шептались между собой.

"Каким надо быть благочестивым, - говорил один, - чтобы пройти от

Константинополя до Бухары только для того, чтобы посетить нашего Баха

ад-Дина". (Баха ад-Дин, в бухарском произношении Баведдин, - это знаменитый

во всем исламском мире аскет и святой, основатель ордена Накшбенди, членов

которого можно встретить в Индии, Китае, Персии, Аравии и Турции. Он умер в

1388 г; обитель, мечеть и мраморное надгробие на его могиле в деревне

Баведдин велел построить Абдул Азиз-хан в 1490 г ^82 ) "Да, - сказал другой,

- хотя мы и ходим в Мекку, самое святое из всех святых мест, испытывая

немалые лишения, эти люди (указав на меня) ничего другого не делают, их

жизнь - это молитва, благочестие и паломничество". "Браво, ты угадал", -

подумал я, чрезвычайно обрадованный тем, что мне с успехом удается жить в

Бухаре инкогнито. В продолжение всего моего пребывания в столице *[142]

*Туркестана я действительно ни разу не возбудил подозрения народа. Ко мне

приходили за благословением, меня слушали, когда я в общественных местах

читал историю великого шейха Багдада, Абд аль-Кадера Гиляни, меня хвалили,

но никто не дал мне ни геллера, и ложная святость этого народа сильно

отлича-лась от истинной набожности хивинских узбеков.

С правительством мне было не так легко ладить, как с наро-дом. Уже

упоминавшийся мною Рахмет-Бий, будучи не в состоя-нии формально ко мне

придраться, непрерывно подсылал ко мне шпионов, которые в пространных

разговорах все время касались Френгистана в надежде, что я каким-нибудь

замечанием выдам себя. Увидев, что это не приводит к цели, они начали

говорить о том, как велик был интерес френги к благородной Бухаре и как уже

были наказаны многие их шпионы, особенно англичане Кёнёлли и Истоддер Сахиб

(Конолли и Стоддарт). (Печальный конец обоих этих мучеников даже в Бухаре

остается тайной, и противоречивые слухи об этом продолжают циркулировать еще

и сегодня. Читатель поймет, что мне при моем инкогнито невозможно было

собирать сведения о судьбе этих несчастных. О печальном событии писали,

впрочем, Феррье, Вольф, В. Кэй и другие официальные и неофициальные

корреспонденты. так что мои мимоходом собранные сведения совершенно не

нужны.) Или же они рассказывали мне о прибывших несколько дней назад и

посажен-ных в тюрьму френги (несчастных итальянцах), которые привез-ли

несколько ящиков чая, якобы посыпанного алмазной пылью, чтобы отравить всех

жителей святого города, о том, что они превращали день в ночь и совершали

другие адские трюки. Чаще всего этими ищейками были хаджи, которые по многу

лет жили в Константинополе и хотели проверить мое знание языка и жизни в

этом городе. Долго и терпеливо выслушивая их, я обычно делал вид, что мне

это надоело, и просил пощадить меня и не рассказывать о френги. "Я уехал из

Константинополя, - говорил я, - чтобы избавиться от этих френги, которые и

черта могут лишить разума. И теперь, благодарение Богу, я в благородной

Бухаре и не хочу воспоминаниями о них портить себе настрое-ние". Подобным же

образом я отвечал пронырливому мулле Шериф эд-Дину, аксакалу книготорговцев,

который показал мне список книг, оставленных у него несколько лет назад

русским посланником, а также английские и итальянские бумаги. Я бро-сил на

них презрительный взгляд и сказал: "Хвала Аллаху! Моя память еще не

осквернена наукой и книгами френги, как это, к сожалению, часто бывает у