Горен слышал его и ничего не ответил. Мысли юноши, непрерывно глядящего вслед войску, были где-то далеко.
– Я должен отвести вас,– громче сказал воин и тронул плечо вурмека.
Переведя на него взгляд, Горен тяжело вздохнул и после нескольких секунд молчания тихо произнёс:
– Да, я готов.
Оправив кафтан, он неуверенно подошёл к лошади. Воин перебросил через её спину два связанных между собой мешка, помог вурмеку сесть в седло и, взяв лошадь под уздцы, повёл её за собой. Минуя один за другим шатры, они покинули лагерь, и пошли по снежной глади пустоши в сторону череды горных хребтов, видневшихся вдалеке. Войска Каврия и Жоскур остались позади, но хотя гул их движения, отдаляясь, становился тише, тревога и смятение в душе вурмека нарастали всё сильнее. Горен снова и снова оглядывался назад, всматриваясь в удаляющиеся ряды воинов, но от того волнение его лишь укреплялось.
Внезапно по пустоши пронесся гулкий грохот, а следом за ним в рокоте из человеческих голосов и ржания лошадей прогремело эхо командных выкриков и хоровой лязг катапультных цепей. Вурмек обернулся. Вдали, над войском, в поднимающихся к небу столбах черного дыма, взлетали вверх и падали на землю горящие каменные глыбы.
– Арвоир запустил катапульты,– прибавив шагу, произнёс воин,– Битва началась.
От этих слов, сердце Горена сжалось. Не отрывая взгляда, смотрел он на движущееся войско и желание возвратиться назад мучительной мольбой зазвучало в его мыслях.
– Мне нужно идти обратно. Скачите к горам и не медлите,– сказал воин, вкладывая вожжи в руку юноши.
Он хлопнул лошадь вурмека по боку и быстрым шагом направился назад к шатрам лагеря.
Оглядываясь вслед воину и наблюдая за тем, как его фигура, удаляясь, становится всё меньше, Горен вдруг настолько колко ощутил необходимость вернуться, что руки его подвластно этому желанию сами потянули вожжи, и лошадь, развернувшись, пошла обратно. А вурмек всё всматривался в войско, окутанное серым облаком дыма, и будто не замечал, что путь его уже лежит не к горам, а к разгорающейся битве. Что-то там далеко впереди, неясное самому юноше, приковало его внимание и, не позволяя прийти в чувство, влекло к себе. Ещё мгновение и душа его разорвалась бы от нарастающего с каждой секундой волнения.
Вдруг Горен всё понял. Он увидел то, что заставило его устремиться обратно, и от этого пришёл в ужас. Со стороны леса Рулио, в направлении войска, двигались три фигуры: две из них были мужскими, рослыми и крепкими, а третья, стремительно бегущая впереди, принадлежала женщине. Это была Денизьям. Увязая в снегу, она бежала к шествующим колоннам и что-то надрывно кричала. Вурмека охватила паника. Он хлёстко ударил вожжами, и едва удержавшись в седле, пустил лошадь галопом. В тот момент юноша не ощутил ни страха перед мощью животного, движущегося под ним, ни боязни за свою жизнь. Горен не чувствовал ничего, кроме кричащего в нём желания немедленно оказаться рядом с Денизьям. Но каким бы страстным оно не было и, как бы быстро не скакал конь юноши, то, что должно было случиться, всё равно произошло.
Когда пустошь огласил вой труб, и войско Таилла бросилось в атаку, вурмек был уже близко, но недостаточно, чтобы успеть остановить девушку. Два чудовищных монстра столкнулись, и Денизьям вместе с Намваной и ящером тогда уже стали частью одного из них. Войско вобрало их в себя и живой волной понесло к звенящей металлом мечей кровавой битве. Оно бросилось на смерть без малейших раздумий, безотчетно повинуясь общему движению и зову. Там, впереди в смешении ещё живых и уже мёртвых, среди мелькающих орудий, в окружении криков ярости, боли и отчаяния, рычали призывы к отваге и безжалостности. Вырываясь из грохота битвы, они звучали то как приказ, то как мольба, замолкали и снова кричали, не позволяя остановиться или поддаться страху. В дымной пелене и давке, неведомо как отделяя врагов и братьев, вышедшие на бой сражались беспощадно. Человекообразные, этуфоры, змееголовые ящеры и люди, до грязи взрывая снег Вольной Пустоши, орошали её землю кровью и шли вперёд, топча тела убитых и не замечая раненых. С каждой минутой, продвигаясь глубже в ряды колонн, бой становился всё ожесточеннее. Два огромных чудища превратились в одну уродливую и громогласную тварь, ёрзающую и извивающуюся в грязно-кровавом снегу. Гул её кричащей болью песни разлетался далеко по пустоши и, поднимаясь к небу, задымленному огнём катапультных орудий, сливался с писком мечущихся в нём крылатых тварей. Сталкиваясь, они рвали друг друга когтями, сбрасывали наездников и, поверженные, падали вниз, где вскоре исчезали в смешении толпы.