Путешествие в Россию

Если еврейский вопрос будет решен в России, он будет наполовину решен во всех странах. (Евреев-эмигрантов из России пока почти нет, есть только еврейские иммигранты.) Религиозность в массах быстро снижается, религиозные устои рушатся, а более слабые национальные являются им плохой заменой. Если это продолжится, время сионизма, время антисемитизма, а возможно, и иудаизма закончится. Одни это будут приветствовать, другие оплакивать. Но каждый должен с уважением смотреть на то, как один народ избавляется от позора страданий, а другой – от позора причинять страдания; как побиваемый освобождается от мучений, а наносящий удары – от проклятия, которое хуже мучения. Это великое дело русской революции.

X Девятая годовщина Октябрьской революции (Перевод Альфии Зариповой)

Frankfurter Zeitung, 14.11.1926

Седьмого ноября 1926 года отмечалась девятая годовщина Октябрьской революции. Шестого вечером включили праздничную иллюминацию. В этот раз она была скромнее, чем в прошлые годы. Было хмуро и сыро, чувствовалось приближение зимы. Даже в полной темноте было ощутимо, что небо затянуто тучами. С туманом соперничали светящиеся серебристые и красные надписи. В витринах выстроились портреты и бюсты Ленина в строгой драпировке. Магазины закрываются. Слышится мелодичный звон ключей, какой бывает только в преддверии праздников. По будням они лишь уныло звякают. Да и прохожие идут не спеша, расслабленной субботней походкой, словно навстречу выходным. И всё же нигде не чувствуется предвкушения праздника. Над мокрой землей поднимается пар, над крышами ползет туман… Здесь экономят на всем, но не на иллюминации.

На следующее утро, в воскресенье, в 9 часов начался знаменитый, уже ставший историческим, парад Красной армии на Красной площади в Кремле. Придумать и поставить такой парад вполне мог бы и Шекспир. Красная площадь такая большая, что вместила бы как минимум три широких бульвара. Пройти на площадь можно через ворота, а замыкает ее многоглавый собор. Перед зубчатыми стенами Кремля находится деревянная усыпальница Ленина. Символично, что это и памятник, и трибуна. Квадратный газон вокруг отдаленно напоминает кладбище.

На площади плотными каре стоят солдаты: желто-серые шинели, винтовки, желтые ремни, русские фуражки с низкими околышами; винтовки, шинели, фуражки; фуражки, шинели, винтовки. Вдали стоят в ожидании: кавалеристы, буденновская конница с пулеметами на юрких тачанках, артиллерия и танки. Всё застыло. Издали приближаются звуки музыки. По площади в бесшумных галошах ступает сырое ноябрьское утро.

К низкой башне прилеплен четкий, грубоватый циферблат больших часов. Тяжелая стрелка осторожно отсчитывает минуты, как по ступеням подбирается по ним к римской девятке. Едва стрелка касается цифры, как часы начинают бить, громко, с металлическим, каким-то чужим, далеким золотым звоном, не то часы, не то музыкальный инструмент, точно и, как в церкви, торжественно. В этот момент становится еще тише. Внезапно, совершенно неожиданно раздается команда, хотя ее давно все ждали. Появляются трое всадников. Галоп. Развеваются длинные полы шинелей. Командующий армией и двое сопровождающих. Перед каждым каре они останавливают лошадей. Каждое каре приветствует их криком «Ура!» Минута – галоп, секунда – «Ура!» До конца площади! Разворот! Назад! Звучит Интернационал…

Командующий поднимается на трибуну усыпальницы. На двух столбах закреплены две большие воронки, громкоговорители, черные пасти. Они разносят его голос по всей площади. Это уже не просто голос оратора. Воронки будто вытягивали у него из глотки слова, а ему оставалось просто жестикулировать. Что он говорит? Что-то подобающее празднику, что-то для газет: армия, пролетариат, рабочие и крестьяне, готовность, опасности нет… И что-то там про капиталистический мир, представители которого стоят внизу, один из них демонстративно в цилиндре, большинство в шляпах, мехах, с мокрыми ногами. Дипломатам как всегда нелегко.

Пауза. – Отмашка. – Команда. – Еще раз. – Двинулись. – Повернули. – Музыка. – Торжественный марш.

Этот торжественный марш – самое сильное военное зрелище современности, а то – со времен Наполеона – и в истории. Это самый впечатляющий спектакль в Советской России. Повторяясь из года в год, он не теряет силы. Остается увлекательным, как хорошая постановка даже на двадцатый раз. Это единственный парад, в котором нет ничего лишнего, ни блестящей пуговицы, ни яркой вспышки, ни одного лишнего жеста. В нем есть одна-единственная и ставшая традиционной ошибка: солдаты во второй раз кричат «Ура!», проходя перед командующим. Марширующие солдаты не должны издавать никаких звуков.

Ни гипертрофированных шагов, ни неестественных поворотов головы. Все их движения естественны. Широкие шеренги маршируют, будто живые стены. Длинные полы шинелей скрадывают ширину шага. Создается ощущение накатывающих волн, темпераментной торжественности, выверенного ритуала.