Путешествие в Сибирь 1845—1849

Прекрасной и плодоносной страной, прорезываемой Тубой, владели некогда дикие звероловческие племена, бродившие по лесам с своими оленьими стадами. Что киргизы распространились вправо от Енисея весьма в незначительном числе — это доказывается не только историей и преданиями, но и чрезвычайно малым числом могильных курганов. Как народ пастушеский, киргизы, естественно, должны были предпочесть левую сторону Енисея, на голых степях которой им легче было пасти бесчисленные стада свои, чем в тубинских лесах. По сим последним, как мы выше уже заметили, скитались частью самоеды, частью остяки. Из них в позднейшие времена многие перебрались в Китай, на Качинскую и Койбальскую степи, оставшиеся же приняли язык и обычаи сперва татар, а потом русских. Из отатарившихся существуют еще доселе, кроме упомянутых восьми маторов, два небольших остяцких рода, из коих один (малый Байгадо) живет по Сальбе, а другой (Кайденг) по самой Тубе. Засим все население по Тубе состоит из туземцев, ссыльных и обруселых племен; вследствие плодородия почвы оно довольно здесь велико, тогда как берега больших притоков ее Амыла, Кизира и Зизима почти совсем еще не возделаны. Самое верхнее поселение во всей этой речной области — Шадатский казачий форпост, находящийся при большой, впадающей в Амыл, реке Каратус. Несколько верст выше его прекращается проезжая дорога, и лишь узкая тропинка ведет путешественника вверх по Амылу в Саянские горы.

По этой-то дороге начал я 5 июля мое путешествие к сойотам в сообществе золотопромышленников, священников, чиновников и казаков, которые все ехали к амыльским золотопромывальням, каждый по своему делу. Как ни разнообразны были мои спутники по званию и состоянию, тут трудно было, однако ж, отличить слугу от барина, священника от пономаря, русского от татарина. Священник снял свою рясу, чиновник свой фрак, золотопромышленник свое пальто — все были в одинаковом лесном костюме, т,е. в киргизском плаще из верблюжьей шерсти, в сетке из конских волос, которую надевают на голову для защиты от комарей, в круглой татарской шапке с широкими полями, и т.д. Кроме того, все казаки и некоторые из золотопромышленников были вооружены ружьями и пистолетами и по временам стреляли из них для удержания волков и медведей в почтительном расстоянии.

Все общество подвигалось вперед длинной вереницей, потому что дорога была так узка, что и двум верховым невозможно было ехать рядом. Все хранили глубочайшее молчание, каждый был совершенно поглощен заботой о собственном своем самосохранении, и эта забота нисколько не была излишней, потому что опасность в Саянских горах встречается почти на каждом шагу. Здесь едешь по дороге, которая летом до того топка, что лошадь уходит чуть не по брюхо. Хорошо еще, если ноги ее доберутся до твердой почвы, тогда всадник вне опасности и отделывается только тем, что страшно загрязнится. Но часто случается, что лошадь, увязив одну из передних ног, никак не может вытащить ее. Смирная и не делает тут никаких усилий, а ложится тотчас же на бок, причем всадник легко может поплатиться ногой, остающейся в стремени. Горячая же лошадь напрягает все свои силы, чтобы высвободить передние ноги: бьет и бросается задом из стороны в сторону, подвергая, таким образом, всадника опасности не только переломать руки и ноги о деревья, но и разбить голову о нависшие сучья. За сим на алымской дороге много еще страшно крутых подъемов и спусков. Тут все зависит от лошади: если она хоть мало-мальски не тверда на ногах — падение неизбежно. Надобно, однако ж, заметить, что подобные случаи чрезвычайно редки, потому что жизнь не менее дорога и для лошади, и она избегает опасности с невероятной ловкостью и сметливостью. Так, я видел не раз, что при слишком крутом спуске, если она не вполне доверяет своим ногам, она ложится на брюхо и последними ногами сдвигает себя и всадника мало-помалу вниз. В подобных случаях, конечно, всего лучше отдаться на волю лошади, но есть много и таких, в которых спасение от не меньшей опасности зависит решительно только от ловкости и находчивости самого всадника. Из множества опасностей, которым подвергали меня на этом пути моя неосмотрительность и неумение ездить верхом, расскажу только один случай. Дорога шла густым лесом и в одном месте была преграждена сломленным деревом, которое перекинулось через нее, но так высоко от земли, что ехавший впереди меня пригнулся только к лошади и проехал благополучно. Следуя его примеру, и я пригнулся, но так, что грудь моя пришлась к самой седельной луке, по несчастью моя лошадь была гораздо выше, и меня, разумеется, придавило грудью к седлу. Какие-нибудь полдюйма еще — и я поплатился бы жизнью, во всяком случае, и это прижатие едва ли обойдется без неприятных последствий.