Путешествие в Сибирь 1845—1849

Оставив Цингалинские юрты при Иртыше, я намеревался без остановки продолжать путешествие до Силярской, небольшой русской деревни на Верхней Оби, где в день Петра и Павла бывает большая ярмарка, на которую съезжается много остяков и самоедов. Но в Самаровой мое рвение было несколько охлаждено. Мне сказали, что Господь Бог наказал тамошних жителей большим потопом, что они оставили свои жилища по Оби и ее притокам и ушли в отдаленные леса, что им уже не до ярмарки и они думают только, как бы не умереть с голоду. Говорили, что и самая деревня, в которой бывает ярмарка, вместе с кабаками и трактирами залита весенней водой; наконец, что как звериная, так и рыбная ловля нынешней весной были очень неудачны, и потому нечего возить на ярмарку. Вследствие всего этого полагали, что в нынешний год едва ли ярмарка и будет, но что во всяком случае отыскиваемые мною самоеды на нее не приедут. При этом как бы в вознаграждение мне сообщили, что в деревне Топорковой[38] или Скрипуновой, несколько в стороне от проезжей дороги из Самаровой в Силярское, есть один работник-самоед. Поэтому я решил завернуть в Топоркову, а там, может быть, пробраться все-таки и в Силярское. Рекой от Самаровой в Топоркову около 70 верст, и я проплыл их в одну бурную ночь. По приезде в Топоркову мне сначала сказали, что никакого самоеда у них нет, но формальные розыски старосты открыли наконец черноволосого карлика, самоедство которого, однако ж, оспаривали, и по преимуществу тем, что он носил русскую рубашку и принял русское имя. Несмотря на то, для меня он был самоед, и не по одним черным волосам, а и потому, что и отец, и мать его были самоеды и самоедский язык он почитал своим родным языком. Отыскав этого, я начал, разумеется, разведывать, нет ли где поблизости еще и кроме его, точно так, как ботаник, найдя одно редкое растение, начинает искать вокруг других его экземпляров. И действительно, при помощи старосты я открыл в этой деревне одного за другим еще шесть самоедов. Сначала я был уверен, что это какие-нибудь проходимцы, которых неудачи на тундре заставили попытать счастья между русскими, но каково же было мое изумление, когда я узнал, что они с незапамятных времен живут на Оби и составляют особое, отдельное племя. Племя это, называемое иевши (iewschi)[39], по их словам, было некогда довольно многочисленно, но постепенно, вследствие близкого соседства остяков и русских, уменьшилось до восьми семейств, которые кочуют по берегам Chantsche-jaha, Nistjei и других небольших рек, впадающих в Обь с южной стороны, невдалеке от Топорковой. Обрадованный таким открытием, я оставил отдельные лица и начал поиски за целыми племенами. Хотя по обыкновенной сибирской скрытности и осторожности от меня и таили многое, мало-помалу я разузнал, однако ж, что еще два несколько больших племени кочуют по Лямину Сору и по Верхнему Назыму — двум рекам, впадающим в обской рукав с севера. Все эти племена, как мне сказывали, совершенно сходны с северными соседями своими — казымскими самоедами — по языку, религии, нравам и образу жизни. Существование этих племен не может не интересовать историка и этнографа, потому что они могут восполнить промежуток, разделяющий самоедов, кочующих по Ледовитому морю, от южных — алтайских. Самоеды, о которых теперь идет речь и к которым можно причислить и аганских (см. ниже), образуют, может быть, переходное звено от тымских или всех нарымских самоедов[40] на юге к казымским на севере. К сим последним они и сами причисляют себя, потому что приходят платить подать на реку Казым, в древний полуразвалившийся Юильский городок.

Племена эти важны и для филолога, ибо они говорят наречием, которое представляет много данных для определения сродства самоедского языка с финским. Но я скоро возвращусь к этому предмету, а теперь буду продолжать отчет о дальнейшем моем путешествии.