Путешествия Гулливера (Gulliver's Travels)

Her knives were twice as long as a scythe, set straight upon the handle.	Ее столовые ножи были в два раза больше нашей косы, если ее выпрямить на рукоятке.
The spoons, forks, and other instruments, were all in the same proportion.	Соответственного размера были также ложки и вилки.
I remember when Glumdalclitch carried me, out of curiosity, to see some of the tables at court, where ten or a dozen of those enormous knives and forks were lifted up together, I thought I had never till then beheld so terrible a sight.	Я вспоминаю, что раз Глюмдальклич понесла меня в столовую показать лежавшие вместе десять или двенадцать этих огромных ножей и вилок: мне кажется, что я никогда не видел более страшного зрелища.
It is the custom, that every Wednesday (which, as I have observed, is their Sabbath) the king and queen, with the royal issue of both sexes, dine together in the apartment of his majesty, to whom I was now become a great favourite; and at these times, my little chair and table were placed at his left hand, before one of the salt-cellars.	Каждую среду (которая, как я уже сказал, была их воскресеньем) король, королева и их дети обыкновенно обедали вместе в покоях его величества, большим фаворитом которого я теперь сделался. На таких обедах мой стул и стол ставили по левую руку его величества, перед одной из солонок.
This prince took a pleasure in conversing with me, inquiring into the manners, religion, laws, government, and learning of Europe; wherein I gave him the best account I was able.	Государь этот с удовольствием беседовал со мной, расспрашивая о европейских нравах, религии, законах, управлении и науке, и я давал ему обо всем самый подробный отчет.
His apprehension was so clear, and his judgment so exact, that he made very wise reflections and observations upon all I said.	Ум короля отличался большой ясностью, а суждения точностью, и он высказал весьма мудрые заключения и наблюдения по поводу рассказанного мной.
But I confess, that, after I had been a little too copious in talking of my own beloved country, of our trade and wars by sea and land, of our schisms in religion, and parties in the state; the prejudices of his education prevailed so far, that he could not forbear taking me up in his right hand, and stroking me gently with the other, after a hearty fit of laughing, asked me, "whether I was a whig or tory?"	Но, признаюсь, когда я слишком распространился о моем любезном отечестве, о нашей торговле, войнах на суше и на море, о религиозном расколе и политических партиях, король не выдержал, - видно было, что в нем заговорили предрассудки воспитания, - взял меня в правую руку и, лаская левой, с громким хохотом спросил, кто же я: виг или тори?
Then turning to his first minister, who waited behind him with a white staff, near as tall as the mainmast of the Royal Sovereign, he observed "how contemptible a thing was human grandeur, which could be mimicked by such diminutive insects as I: and yet," says he,	Затем, обратясь к первому министру, который стоял тут же с белым жезлом, длиною в грот-мачту английского корабля "Царственный Монарх", заметил, как ничтожно человеческое величие, если такие крохотные насекомые, как я, могут его перенимать.
"I dare engage these creatures have their titles and distinctions of honour; they contrive little nests and burrows, that they call houses and cities; they make a figure in dress and equipage; they love, they fight, they dispute, they cheat, they betray!"	Кроме того, сказал он, я держу пари, что у этих созданий существуют титулы и ордена; они мастерят гнездышки и норки и называют их домами и городами; они щеголяют нарядами и выездами; они любят, сражаются, ведут диспуты, плутуют, изменяют.
And thus he continued on, while my colour came and went several times, with indignation, to hear our noble country, the mistress of arts and arms, the scourge of France, the arbitress of Europe, the seat of virtue, piety, honour, and truth, the pride and envy of the world, so contemptuously treated.	Он продолжал в таком же тоне, и краска гнева покрыла мое лицо; я кипел от негодования, слыша этот презрительный отзыв о моем благородном отечестве, владыке искусств и оружия, биче Франции, третейском судье Европы, кладезе добродетели, набожности, чести и истины, гордости и зависти вселенной.