Путешествия Гулливера (Gulliver's Travels)

I own she came often to my house, but always publicly, nor ever without three more in the coach, who were usually her sister and young daughter, and some particular acquaintance; but this was common to many other ladies of the court.	Она действительно часто подъезжала к моему дому, но это делалось всегда открыто, причем с ней в карете сидели еще три особы: сестра, дочь и подруга; таким же образом ко мне приезжали и другие придворные дамы.
And I still appeal to my servants round, whether they at any time saw a coach at my door, without knowing what persons were in it.	В качестве свидетелей призываю моих многочисленных слуг: пусть кто-нибудь из них скажет, видел ли он у моих дверей карету, не зная, кто находится в ней.
On those occasions, when a servant had given me notice, my custom was to go immediately to the door, and, after paying my respects, to take up the coach and two horses very carefully in my hands (for, if there were six horses, the postillion always unharnessed four,) and place them on a table, where I had fixed a movable rim quite round, of five inches high, to prevent accidents.	Обыкновенно в подобных случаях я немедленно выходил к двери после доклада моего слуги; засвидетельствовав свое почтение прибывшим, я осторожно брал в руки карету с парой лошадей (если она была запряжена шестеркой, форейтор всегда отпрягал четырех) и ставил ее на стол, который я окружил передвижными перилами вышиной в пять дюймов для предупреждения несчастных случайностей.
And I have often had four coaches and horses at once on my table, full of company, while I sat in my chair, leaning my face towards them; and when I was engaged with one set, the coachmen would gently drive the others round my table.	Часто на моем столе стояли разом четыре запряженные кареты, наполненные элегантными дамами. Сам я садился в свое кресло и наклонялся к ним. В то время, как я разговаривал таким образом с одной каретой, другие тихонько кружились по моему столу.
I have passed many an afternoon very agreeably in these conversations. But I defy the treasurer, or his two informers (I will name them, and let them make the best of it) Clustril and Drunlo, to prove that any person ever came to me incognito, except the secretary Reldresal, who was sent by express command of his imperial majesty, as I have before related.	Много послеобеденных часов провел я очень приятно в таких разговорах, однако ни канцлеру казначейства, ни двум его соглядатаям Клестрилю и Дренло (пусть они делают что угодно, а я назову их имена) никогда не удастся доказать, чтобы ко мне являлся кто-нибудь инкогнито, кроме государственного секретаря Рельдреселя, посетившего меня раз по специальному повелению его императорского величества, как рассказано об этом выше.
I should not have dwelt so long upon this particular, if it had not been a point wherein the reputation of a great lady is so nearly concerned, to say nothing of my own; though I then had the honour to be a nardac, which the treasurer himself is not; for all the world knows, that he is only a glumglum, a title inferior by one degree, as that of a marquis is to a duke in England; yet I allow he preceded me in right of his post.	Я бы не останавливался так долго на этих подробностях, если бы вопрос не касался так близко доброго имени высокопоставленной дамы, не говоря уже о моем собственном, хотя я и имел честь носить титул нардака, которого не имел сам канцлер казначейства, ибо всем известно, что он только глюм-глюм, а этот титул в такой же степени ниже моего, в какой титул маркиза в Англии ниже титула герцога; впрочем, я согласен признать, что занимаемый им пост ставит его выше меня.