Путешествия Лейлы

Но, что ни говори, шаг за шагом надо было принимать, что и ее муж, и будущие дети, да и сама Лейла теперь в какой-то мере если не угнетатели, то как минимум потомки колонизаторов и угнетателей прошлых веков. Пусть ее новый народ и считал себя белым племенем, живущим на этой земле подольше многих темнокожих, назывался африканерами, бурами или родезийцами. И пусть каждый приезжал на эту землю добровольно, пусть те же темнокожие владели фермами где-то там на северо-западе и заседали в парламенте, только ни одного белого рабочего на фермах вокруг Лейла не видела. Что-то во всем этом было неправильное, и с этим неправильным приходилось мириться.

Утешалась она тем, что Давид это тоже понимал и относился ко всем с уважением, что именно на их ферму всегда выстраивалась очередь из мигрантов и местных, желающих поработать. А китайцев здесь все просто боялись и обожествляли одновременно, хотя толком про них никто ничего не знал. Почти каждый из соседей поддерживал с ними торговлю или был им должен, но при этом делал вид, что все по-старому и китайцев на континенте вроде и нет. Удивляло еще, что за пределами столицы и китайцы, и метисы-посредники, да и просто чужестранцы зачастую не могли найти ночлега, им не очень-то были рады.

Лейла и сама не заметила, как настоящая жизнь сгустилась вокруг ее дома и школы английского. Муж часто засветло уходил по делам, а Лейла проводила целый день в обществе Нубы, которая так и осталась жить здесь в гордом звании мама́ и взяла на себя все заботы по дому. Лейла же читала книги из обширной домашней библиотеки, изучая новый мир через его энциклопедии и романы. Еще она обнаружила в себе страсть к кулинарии, почти все блюда из поваренных книг пробовала где-то в путешествиях и хорошо знала подачу и вкус каждого. Удивляло и радовало теперь, что все это можно готовить самой.

Поля Давида и Лейлы тянулись во все стороны, томились в ожидании работы трактора, росли в ширину дома работников и школа, блестело озеро. Обо всем вне дома Лейла, впрочем, так и узнавала со слов Нубы или мужа, она не сильно интересовалась делами фермы. Оказалось, что Родезия была эдаким африканским Вавилоном, Дубаем и Хайфой, уже не первое десятилетие сюда добровольно съезжались темнокожие работники из окрестных стран.

Только работали на таких же пришлых столетие назад потомков англичан или пришедших еще на пару веков раньше с юга буров, потомков голландцев-переселенцев. Впрочем, светлокожие родезийцы тоже любили эту землю всем сердцем, заботились о ней и считали домом. Теперь здесь жили представители самых разных народов и племен, дети и внуки бывших колонизаторов, мигрантов и местного темнокожего большинства шона. И пусть Лейла оставалась немного как бы не от мира сего, в тех краях почти каждый был в той или иной мере чужаком.

* * *

Кстати, услышав все от той же Нубы, что работники перед посевом заливают поля сваренными их женами пивом, чтобы задобрить духов и получить высокий урожай, Лейла стойко решила заменить пиво на что-нибудь безалкогольное. Под влиянием шейха из Мо-Замбии сама она к тому времени полностью отказалась от алкоголя. Но за традиции темнокожих тогда вступился Давид, и это была их первая серьезная ссора.

Вторая, третья и все последующие ссоры возникли, когда Лейла узнала, что на их ферме выращивают табак и другие «нехорошие» травы, которые продают потом китайцам для особой «шанхайской» смеси табака.

– Во-первых, под табак у нас выделено не больше трети полей, да и они в этом году отдыхают, – всегда парировал Давид. – Во-вторых, этим делом занимались и мой отец, и дед, это семейное!

Только в этом споре в конце концов победила Лейла, а Давид обещал придумать, что еще можно делать на их земле, чтобы кормить семью.

В остальное время между ними развевалась легкая, ничем не омраченная и пока не засахарившаяся идиллия. Муж по утрам долго смотрел на нее спящую, гладил по волосам и уже позже будил поцелуями, возвращая в их укромный и полный нежности мир. Это если Лейла не просыпалась сама среди ночи или засветло из-за белых снов, взбудораженная, а после счастливая, что ей это только приснилось. Они много и обо всем на свете говорили, гуляли вокруг озера, все откладывая поездки в другие части Родезии или соседние страны. Но и это домоседство стало Лейле по душе, тем более что каждый день был наполнен до предела и заканчивался в теплых, кажется, специально по ней сшитых объятиях мужа.

Огорчала разве что ее не совсем понятная идентичность между разными мирами, молчание об этом с самым близким человеком. Однажды она все же попыталась завести с мужем разговор, вспоминала о первых днях в клинике Натансона, о предназначении, предзнаменовании и возвращении в свои изначальные природу и суть. Только поняла, что звучит путано, и просто сказала, что, по одной из версий происходящего, она может быть из другого мира, а по другой – и Давид, и все здесь вокруг только плод ее воображения. На что Давид рассмеялся и ответил, что тогда и она может быть с таким же успехом плодом воображения, только уже его.