Путешествия Лейлы

Лейла опять перевела взгляд на Даниэля и тут узнала его соседа по креслу: это был Ади. Изверг, моральный урод, исчадие ада. Что еще можно чувствовать к нему. Неважно, что там с ватманами, надо что-то сделать именно с ним, за этим она тут, вот он, смысл всего. Лейла ждала и ждала горячих потоков ярости, да такой силы, чтобы подняли ее над рядами зрителей, сделали огненной сферой, накрывающей зал, накрывающей Ади. Ловила в себе эти волны, прислушивалась. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Нет, ничего не было. Ничего внутри.

Жалкий больной старикашка, если это и правда тот самый Адольф. Каким-то образом дожил, но все равно жалок, немощен и стар. Мелкий конъюнктурщик с большим эго: рисует, о чем все и так говорят, впитал все стоки своего времени как губка, продает их под видом искусства. И Даниэль хорош: циник, ради денег или влияния поддерживает это все, делает вид, что так и надо. Да и она сама тоже, та, другая Лейла, в этом, другом мире …

На экран опустился золотой занавес, на сцену вышли ведущие, известные в этой части мира актер и певица, Лейла встречала их на местных тусовках. Они объявили председателя международной культурной организации, шотландца Мак-какого-то, и тот вышел, блестя от пота. Приветствовал всех, поделился, как рад открытию такого знакового мероприятия, рассказал, почему именно оно знаковое, почему именно ему он рад.

Лейла привстала и тихо вышла из зала. «Ади, Ади, Ади», – пульсировало в висках, наполняя решимостью. Со сцены шла трансляция в холл, на огромные экраны в саду и на весь мир. В холле осталось немного гостей, они тихо разговаривали за напитками и закусками, поглядывали на трансляцию. Лейла тоже следила, что происходит внутри зала.

Теперь выступал президент Палестины, он долго и поименно приветствовал гостей, делился, какая честь принимать Триеннале и деятелей искусства на священной земле уже много раз подряд. Лейла шла сквозь холл и думала – надо что-то делать. Делать сейчас. Ворваться на выставку работ Адольфа, попортить их там насколько возможно. Красное вино, вилки на столах … ей не слабо. Но пиарщик внутри остановил: так она только привлечет внимание, подарит Ади славу мученика и борца с ханжеством. Или … вывести бы что-то на этот экран за сценой, но как? И, главное, что?

Дыхание сбивалось, Лейла не могла полностью вдохнуть или выдохнуть. План с рисунками и надписями на ватманах провалился из-за ее глупости и самонадеянности. Как можно было ожидать, что футляр за логоволлом простоит вечность. Она и раньше точно не знала, что делать с рисунками. Ворваться на сцену. Развернуть перед камерами. Завесить ими работы Адольфа. Подгадать время, чтобы показать журналистам. Но тогда они хотя бы были, эти ее работы.

Свернув в коридор, продолжая слушать нескончаемую речь президента Палестины, Лейла увидела служебный вход за сцену. Точно, они с Ханной как-то заходили поздороваться с труппой оперного театра Маската, настоящие живые артисты здесь были редкостью. Да и с Давидом они проходили за сцену там же. Зашла, внутри полумрак, узкий проход между опущенным занавесом и экраном. «Начищенным добела», – шепнула Лейла. Так счастлива и беззаботна она была тут с Давидом.

За толстым занавесом говорил теперь Даниэль, как она любила этот глубокий, грудной голос. Сколько денег и сил доктор вложил в Триеннале, и тем не менее Лейла мечтала только о том, чтобы все им тут испортить. И себе тоже все испортить, что уж. Надо что-то делать, пока взгляды и камеры направлены в одну точку: позже момент будет упущен, все разбредутся по выставке. Даниэль представил ее сиятельство баронессу Этани Бомбаст и передал ей слово. Та повторяла бессмысленные фразы о важности, грандиозности и значимости Триеннале из прошлых речей, благодарила партнеров и Даниэля.

Лейла увидела ту самую платформу, на которой они с Давидом катались и дурачились. «Эх, где мои работы, прикрепить бы их к экрану. – Мысль была нестерпима. – Как раз все увидели бы, когда занавес откроется». Потерянный и мечущийся голос в голове остановился. И зазвучал ясно, как чужой: «Или … какой великолепный белый холст». Эйфория вспыхивала точечками по всему телу. Пытаясь совладать с собой, Лейла с трудом вскарабкалась на своих шпильках на платформу, вдавила кнопку подъема. «Я точно сумасшедшая, – ликовал голос внутри, – или гений».

Сладкая речь Этани все изливалась: в этом году у Триеннале своя изюминка, особенность, гордость. Наиболее полное собрание работ легендарного Ади Прешиоса. Идея амбициозна, реализация сложна, но что не преодолеешь ради счастья свершений.

Этани пригласила на сцену Ади Прешиоса, одного на миллион, просила громко аплодировать. Лейлу даже пошатнуло, и тележка под ней закачалась, как маятник. Ади заговорил. Голос как бы квакал через телефонную трубку, слабый, с хрипом, но все равно поднимался, накалял все вокруг, спадал, и так много раз подряд. Увидеть бы его. Решиться на что-то настоящее, что правда изменит мир. Только занавес между ней и Ади.