Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Ал-Ваззан обстоятельно описал Тунис в своей «Географии», восхваляя его как «самый замечательный город во всей Африке с точки зрения цивилизованности». Он подчеркнул космополитический характер Туниса, с его смесью мусульман, евреев и рабов-христиан, а также с кварталом для иностранных купцов из Италии и Испании. Его громадная мечеть аз-Зайтуна («мечеть олив») была прекрасна, в городе имелись хорошо оборудованные медресе, его судьи и ученые были знамениты в маликитской богословско-правовой школе, к которой принадлежал сам ал-Ваззан, а его ткачи славились мастерством. Именно в Тунисе ал-Ваззан видел, как отправляют ритуал зайраджи, и там же он «получил некоторые знаки расположения» от хафсидского султана Мухаммада ибн ал-Хасана. Он, впрочем, писал в своей «Географии» о пороках султана и его пристрастии к телесным удовольствиям, а также о постыдных деяниях его сыновей в городе Константине, но он, надо полагать, надеялся, что его рукопись не дойдет до Туниса[686].

Один из этих сыновей, ал-Хасан, унаследовал трон отца, умершего в 932/1526 году. Современники описывали ал-Хасана как сластолюбца, обожающего духи, а также как прекрасного наездника, искусного в обращении с копьем, властного и деспотичного правителя, любителя иллюминированных рукописей из великолепной библиотеки Хафсидов и хорошего знатока арабской философии и астрономии. С политической точки зрения его положение было шатким. На юге могущественный род племенных вождей взял под свою власть религиозный центр Кайруан. На западе Хайраддин Барбаросса захватил Алжир и присягнул на верность османскому султану Сулейману, который назначил его бейлербеем княжества, простиравшегося на восток до Джиджелли и Константины. Из своего внушительного порта в Алжире, построенного трудом христианских пленников, Хайраддин оказывал поддержку мятежным морискам в Испании и посылал корабли охотиться на христианские суда, а кроме того поглядывал и на область Ифрикию, владение султана ал-Хасана[687].

Может быть, ал-Хасан ал-Ваззан думал, учитывая свои прежние связи с двором Хафсидов и с покойным братом Барбароссы Аруджем, что Тунис будет безопасным городом для жизни или даже что удастся там подыскать себе какую-нибудь дипломатическую должность. Но где бы он ни нашел пристанище, самой неотложной и трудной его задачей было восстановить свое положение мусульманина. Как и любому выкупленному или освобожденному рабу, принявшему христианство в плену, ему полагалось бы предстать перед кади и убедительно разъяснить, что его принудили к обращению и что он внутренне сохранил верность исламу. А если он привез с собой жену-вероотступницу, то и ей пришлось бы сделать то же самое.

Одна фетва из почитаемого собрания ал-Ваншариси давала основания для надежды: некий мусульманин перешел в христианство на вражеских землях, женился там на христианке, а затем вернулся в Дар ал-ислам и к своей вере; его жена тоже обратилась в ислам. Признав, что юристы расходятся во мнениях, судья сказал, что брак должен быть аннулирован, но что после того, как у жены пройдут три периода месячных, муж может снова жениться на ней, и никто из них не понесет наказания[688]. Наверное, судьям-маликитам в Тунисе приходилось рассматривать не одно подобное дело, так как в 910/1504 году законовед из Орана издал фетву о такийе, адресованную мусульманам Гранады. Тунис в течение многих лет был убежищем для мусульман и морисков, спасавшихся от преследований в Испании, а также для беглых рабов из Италии, среди которых были обращенные в христианство[689].

Один французский путешественник оставил рассказ о видном мусульманине, который вернулся в ислам в Тунисе через столетие после рассматриваемых нами событий. Мухаммед, юный сын одного из османских деев (губернаторов) Туниса, бежал на Сицилию, чтобы не жениться на дочери паши Триполи, был крещен в Палермо под именем Филиппо и женился на христианке. Затем его похитили и привезли обратно в Тунис, откуда он, дабы убедить людей, что всегда внутренне хранил верность исламу, совершил паломничество в Мекку. Через несколько лет он все еще называл себя Дом Филиппо, по крайней мере в разговоре с французским путешественником. «Не будь у него влиятельных друзей, — заметил путешественник, — ему бы отрубили голову»[690].