Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Однако ал-Ваззан не мог написать о своей поездке в Европу, используя классическую арабо-исламскую модель путешествия как аскетического испытания в поисках священного знания. Не мог он и поделиться своими наблюдениями об Италии как попутными дорожными впечатлениями в паломничестве или дипломатической миссии. Пример первого метода можно найти в биографическом словаре суфийского кади Ибн Аскара (конец XVI века). Уроженец рифского городка, который ал-Ваззан описал в своей «Географии», Ибн Аскар дал портреты ученых Магриба, которые славились святостью. Одним из них был «великий путешественник» аш-Шутайби, рожденный в Марокко, в семье выходцев из ал-Андалуса, на несколько лет позже ал-Ваззана. Он провел долгие годы на Востоке, посещая ученых людей в разных местах, и писал на многие темы, включая гадание по словам и алхимию. Ибн Аскар особо отмечает его скромность аскета и сновидения, в которых ему являлся кто-то из святых или сам Пророк и приказывал вернуться в Магриб[702].

Очевидно, что «великие путешествия» ал-Ваззана не соответствовали подобному образцу. Ему пришлось бы рассказывать о пленении, а потом о добровольном пребывании за пределами Дар ал-ислам — сочетание, не подходящее и пугающее для мусульманских слушателей и читателей того времени. (Турецкие авторы писали повествования о жизни в плену c конца XVI века, но в них, как будто, не сообщалось об обращении в христианство. На арабском языке этот жанр, вероятно, появился лишь позднее, когда начали писать автобиографии африканцы-мусульмане, побывавшие в рабстве в Соединенных Штатах или на островах Карибского моря[703].)

Для автора это тоже было бы пугающим сочетанием. Интеллектуальные эксперименты ал-Ваззана в итальянские годы, с одной стороны, соединяли разрозненные миры через поиски соответствий, а с другой, сам автор переживал удаление и отстранение от этих миров. Возможно, отстранение зашло так далеко, что он уже не знал, как снова стать писателем, пишущим на арабском языке. Бродячие поэты «Макам» — Абу-л-Фатх из Александрии у ал-Хамадани и Абу Зайд из Саруджа у ал-Харири — меняли личины и роли, но как бы далеко они ни заходили в своих странствиях и сколь бы грешными ни были их деяния, они всегда оставались в пределах Дар ал-ислам.

Вернувшийся отступник ал-Ваззан мог избрать путь мистического покаяния или продолжать притворяться, но в отсутствие сети, которая поддерживала бы его, ни то ни другое не помогло бы ему взяться за перо.

***

Итак, научное наследие ал-Хасана ал-Ваззана осталось в трудах, которые он оставил в Европе. Возможно, какие-то из печатных изданий «Описания Африки» попали к нескольким мусульманским читателям. Турецкий автор книги «Свежие новости: История Индии, что на западе» читал некоторые части «Плаваний и путешествий» Рамузио, но если среди этих частей была книга «Джованни Леоне Африкано», то это, кажется, не повлияло на его географические представления: «Африка» у него по-прежнему является тунисским регионом «Ифрикия», а мир по-прежнему состоит из климатов Птолемея и ал-Масуди[704].

В Европе следы человека по имени Джованни Леоне всплыли на поверхность, когда Иоганн Видманштадт говорил о нем с умирающим Эгидио да Витербо в 1532 году и, конечно же, в 1539 году, когда Видманштадт посетил Якоба Мантино, чтобы познакомиться с древнееврейскими рукописями и позаимствовать некоторые из них. Еще раз этот человек ожил в беседах Мантино с Уртадо де Мендосой, который состоял на службе императора в Венеции в 1540‐х годах и подбирал книги для собственной библиотеки. Мантино работал у Мендосы лечащим врачом и передал своему патрону арабско-еврейско-латинский словарь. Рукопись, подписанная «Йуханна ал-Асад ал-Гарнати, ранее носивший имя ал-Хасан ибн Мухаммад ал-Ваззан ал-Фаси», могла напомнить испанскому аристократу, что он и ее автор родились в одном городе. Элии Левите в 1541 году, должно быть, живо вспоминался Джованни Леоне, когда он готовил колонки своего собственного четырехъязычного словаря идиша, иврита, латыни и немецкого языка. Он тоже переписывался с Иоганном Видманштадтом[705].