Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами

Эти двое похожи тем, что наводят мосты между разными культурами, и тем, как разделяют основополагающие идеи. Ал-Ваззан говорил об общих предках — извечных сыновьях Ноя, но также и о том, что народы смешиваются друг с другом в результате сексуальных контактов, браков, передвижений и переселений. Рабле возводит происхождение своего героя Пантагрюэля к мифическим и легендарным великанам, среди которых еврей Хуртали и несколько сарацинов. Какое-то время он даже подумывал женить Пантагрюэля на «дочери короля Индии, пресвитера Иоанна». Несколько ссылок Рабле на Коран несерьезны, но арабский язык пользуется уважением, так же как древний ионийский греческий, и Гаргантюа велит Пантагрюэлю изучать арабский, наряду с еврейским. Между тем Панург не говорил по-арабски, когда при первой встрече с Пантагрюэлем он взмолился на многих языках, но позже уверял, что может разговаривать со своими турецкими похитителями на их родном языке[730].

Бесконечная открытость была наиболее характерной манерой движения Рабле между культурами, в противоположность ал-Ваззану, более умерено усваивавшему детали языков, предметов и обычаев. Во всегда нелегких попытках понимания ключом для обоих служил перевод — что особенно основательно испытал на себе ал-Ваззан, когда писал свой главный труд на иностранном языке и готовил свою часть многоязычного словаря. Рабле напомнил читателям, как дорого обходятся сбои и провалы в передаче информации, когда говорящие упорно держатся языка, жаргона или сленга, которые слушателям совершенно непонятны. Слушатели Панурга не могут ответить на его отчаянную мольбу о еде, когда он излагает ее на тринадцати разных языках, которых они не знают, а Пантагрюэль не может разобраться в витиеватых, нелепых латинизмах студента — выходца из Лимузена, пытающегося выдать себя за парижанина — и грозится содрать с него шкуру, если тот не заговорит по-человечески[731]. Позже в своих путешествиях Пантагрюэль, Панург и их спутники прибывают к ледяному морю, где слова, замороженные после битвы, произошедшей там годом ранее, начинают оттаивать. Но слова эти им непонятны, потому что они на «languaige Barbare», языке варварских народов. Вслушавшись, они различают ужасающие звуки боя, грохот барабанов, гудение труб и два слова — «Гог, Магог» — общие для Библии и Корана[732].

Перевод был частью повседневной жизни ал-Ваззана в Италии. Я предполагаю, что это привело его к мысли о равноценности культур и религий. Это была лишь одна из возможных основ существования для него — не менее (если не более) важными казались уловки и приемы сохранения дистанции, — но эта основа позволяла ему выстоять.

Рабле часто искал соответствия, подразумевая, что его персонажи символизируют другие фигуры и несут в себе множественные ассоциации. Пантагрюэль с его телесной мощью имеет прототипом Геркулеса, а как мудрый и милосердный принц восходит к образу Христа — и не только Христа, согласно недавним исследованиям, но и некоторых популярных христианских святых и еврейского пророка Илии[733].

Во времена Рабле такому обилию ассоциаций способствовала старая привязанность христиан к аллегориям и более новое гуманистическое стремление нивелировать барьер между классической и христианской добродетелью. Здесь важную роль играл Египет, поскольку считалось, что он является источником герметических текстов, в которых сокрыта классическая, как и Моисеева, теология монотеизма. Рабле знал Египет по переводу второй книги Геродота, в которой ярко описано, как египтяне поклоняются множеству богов, и по изучению египетских иероглифов, убедившему его в том, что в этих знаках зашифрована древняя мудрость[734]. Хотя Рабле всегда испытывал искушение высмеять излишества в оккультных мистериях, он все же использовал эти старые и новые формы интерпретации для поддержки экуменических или универсалистских идей. Однако у них были свои пределы: евреи и еврейская ученость были включены в его видение (жрица Бутылки в конце странствия Панурга — еврейка Бакбюк), но никаких мусульманских пророков, богословов или святых деятелей не наблюдалось.