Путеводная звезда

Пока она бежала, не разбирая дороги, отчего чуть не сбила пару –тройку прохожим, в голове, словно поздно проснувшаяся осенняя муха зародилась тревожная мысль. Мысль та была до конца не ясна, но навязчива и неотступна. Она из всех сил пыталась придать той мысли форму, гоняясь за ней с импровизированной мухобойкой, но все тщетно. Раздражение наростало, а радость сменялась дурным настроением. Она покусывала то нижнюю губу, то верхнюю, то морщила лоб, то прищуривалась, то так ее, то эдак, никак не идет, но и не уходит. Жужжит и жужжит.

Вот и знакомая кожевенная лавка, значит она уже рядом. Но как только она очутилась, перед знакомой вывеской, и как две недели назад посмотрела вверх, мысли начали обретать ясность и последовательно выстраиваться в прямой логический ряд. Фелицата снова посмотрела на ступени, воскрешая в памяти тот день, когда она позорно кубарем слетела вниз, вспомнила она обворожительного господина, в которого до сих пор была немного влюблена, хотя обычно все ее влюбленности длились не дольше простуды. Как вдруг, события того вечера закрутились в голове как в калейдоскопе, пока наконец не сложились в правильную мозайку. И о Боже!!!!! Рукопись! Она ее оставила в экипаже! А в письме было написано «мы ее ЕЩЕ раз прочитали». Анатолий Валентинович КапитОнов! А.В.Капитанов! Него-о-о-одяй!!!!!! – завопила она, стоя посередине мостовой. Если бы сейчас в том месте были голуби, то они бы непременно взлетели ввысь, олицетворяя собой кульминацию той самой драмы, которая сейчас разворачивалась в душе Фелицаты, но голубей не было, а была лишь зимняя тишина, да стук колет по мостовой.

А дальше все как в тумане. Лестница, пролет, лестница, коридор.

– Где кабинет, «многоуважаемого» Аркадия Вениаминовича? – спросила она первого попавшегося работника, тоном, впрочем, не требующим ни возражений, ни отказа.

– Барышня…, – замешкался тот, явно сбитый с толку напором странно одетой дамы, но в целях самосохранения указал на последний кабинет по коридору, затем спохватился и устыдившись своего предательства продолжил: – но барышня, к Аркадию Вениаминовичу никак нельзя, он не один, он занят, там все сплошь важные господа, – а в глаза стоял неподдельный ужас.

– Хм. Как же, занят он! Ничего! Освободится! – безапелляционно заявила Фелицата и решительным шагом направилась в кабинет Капитанова или КапитОнова, как он сам того пожелает.

Работник типографии, наблюдавший за тем как разворачиваются события, понял, что разглашенные секретных сведений даме, имеющей намерения явно враждебные, может ему дорого обойтись, так что ни минуты не мешкая быстро скрылся в типографском шуме.

Рывком открыв дверь, Фелицата с порога завопила: – Презренный обманщик!

В кабинете воцарилась тишина, а три пары мужских глаз удивленно устремились на нее.

В его же глазах, она прочла такое негодование и ярость, которое по силе могло затмить даже ее злость. Словно придя в сознание, Фелицата поняла, как неподобающе выглядит ее вторжение и эти крики, словно из дешевой уличной пьесы. Краска позора залила ее лицо, а губы скривилось от горького чувства стыда и обиды на саму себя. В погоне за славой, она сама, своими руками навлекла на себя бесславие.

– Я… прошу… прощения, – прошептала она, с трудом выговаривая слова, и даже согнулась в странном ни на что не похожем реверансе, по всей видимости, выражающем крайнюю степень стыда.

– Фелицата Александровна, подождите меня в редакции. Я через несколько минут освобожусь, – сказал он холодно, но галантно.

– Господа, – обратился он к мужчинам. – Прошу прощение за сей конфуз. Писатели, они, знаете ли, народ эмоциональный, а уж писательницы…, – и он многозначительно закатил глаза к небу.

Фелицата вспыхнула, но теперь снова от гнева, вот только на этот раз она смолчала и предусмотрительно скрылась за дверью, толи, опасаясь его, толи, боясь не совладать с собой.

К счастью, ждать пришлось не долго. Вскоре господа покинули кабинет, попутно кидая в ее сторону, кто удивленные, а кто откровенно осуждающие взоры, от чего даже Фелицата, не отличающаяся ни скромностью, ни стеснительностью, стыдливо опустила глаза. Теперь то она понимала, что стыд, который она испытывала, когда родители журили ее, не шел ни в какое сравнение, с тем жгучим, как красный перец чувством, которое она испытывала сейчас.

Она не предприняла попытку вновь прорваться в кабинет силой, даже ей было понятно, что следует дождаться приглашения, а иначе, расстановка сил грозит измениться, и из оскорбленной жертвы она превратиться в обидчика, а женская интуиция подсказывала, что выиграть в бою с мужчиной легче тогда, когда тот уверен в полной своей виновности, и не дай Бог дать ему повод усомнится в этом.