Путевые впечатления. Юг Франции

В 1808 году Наполеон вернулся в Фонтенбло. Победитель при Ваграме и Фридланде был на вершине своей славы; для упрочения своего победоносного трона ему недоставало лишь одного — наследника. Во время этой поездки он принял решение о разводе с императрицей и официально объявил ей об этом; по правде говоря, развод был непрестанным смертельным страхом несчастной императрицы вот уже четыре года. Когда, уезжая из Милана, она плакала, обнимая Евгения, Наполеон сказал ей: «Ты плачешь из-за временной разлуки. Если горе от расставания со своими детьми так тяжело, то какое же это огромное счастье — иметь их; посуди же, как должны страдать те, у кого их нет». Это было всего только короткое высказывание, однако Наполеон так скупо ронял слова, что все сказанное им имело значение.

В 1810 году Наполеон издал в Фонтенбло грозный указ, согласно которому подлежали сожжению все английские товары, захваченные во Франции и в различных королевствах, где он правил через посредство других лиц.

Девятнадцатого июня 1812 года Пий VII вернулся в Фонтенбло; однако на этот раз никто навстречу ему не выехал: дело в том, что на этот раз он прибыл туда уже не как полновластный понтифик, а как пленник.

В начале января 1813 года Наполеон возвратился в Фонтенбло: миновавший 1812 год прошел словно тень между завоевателем и его удачей. От случившихся невзгод гордый нрав императора стал раздражительным; непобедимый понял, что и он, возможно, победим. Тот, кто на мгновение возомнил себя Богом, вынужден был признать, что он всего лишь человек.

Прежде чем отправиться в Саксонию, император решил закончить свои дела с Церковью. Он прибыл в Фонтенбло и осведомился о своем преосвященном госте. Ему сообщили, что папа не покидает своих покоев, хотя ему было позволено прогуливаться по саду и каждый день в его распоряжение предоставлялись императорские кареты. «Да, да, — прошептал Наполеон, — ему хочется, чтобы его считали пленником». И он приказал доложить о нем Пию VII.

Их беседа была долгой и жаркой, насколько можно судить, но она не привела ни к какому результату. Пий VII предугадывал, что Наполеон падет подобно тем изваяниям ложных богов, какие первые понтифики повергали своим могущественным перстом, и он не пожелал ни в чем уступить. Наполеон вышел от него в ярости, усугубленной еще и тем, что из-за уважения к возрасту папы и силе его духа он был вынужден сдерживаться; и вот тогда, проходя по галерее Дианы, он встретил кардинала Феша и рассказал ему о том, что перед этим произошло, а поскольку кардинал хранил молчание, Наполеон воскликнул: «И чего же этот старый упрямец хочет, куда еще я должен его отправить?» — «Возможно, на Небо», — ответил кардинал, и эта реплика в то же мгновение утишила гнев императора.

Пий VII пробыл в Фонтенбло до 24 января 1814 года и во время своего заточения, то есть в течение почти что двух лет, оставался верен своему первоначальному решению и не пересек порога своей комнаты.

А между тем северный горизонт становился все мрачнее и мрачнее: грозный ураган несся прямо на Париж, и с каждым днем все ближе к столице слышался грохот вражеской канонады.

Тридцатого марта 1814 года, в девять часов вечера, двуколка, выехавшая из Вильнёв-сюр-Ван, сыпля искры из-под колес, остановилась в Фонтенбло; курьер, опередивший ее на десять минут, оповестил: «Император! Император!» За считанные секунды лошади были распряжены и заменены свежими; Наполеон успел лишь обменяться парой слов со станционным смотрителем:

— Вы слышали грохот пушек в течение дня?

— Да, сир!

— Значит, я не ошибся! И в каком направлении?

— В стороне Парижа.

— Да, это так. И когда они смолкли?

— В пять часов.

И двуколка умчалась, словно подхваченная ветром.

В десять часов вечера Наполеон был всего лишь в пяти льё от парижской заставы: сменив запряженных в Фонтенбло лошадей, он ехал с прежней быстротой. Проезжая мимо фонтанов Жювизи, он повстречался с каким-то адъютантом, тоже мчавшимся во весь опор. Император узнал его мундир, подозвал к себе и обменялся с ним несколькими словами; затем он вышел из кареты на дорогу, присел на один из каменных столбов, стоявших у ее края, долго и горячо обсуждал что-то с посланцем, велел принести себе стакан воды, взятой из родника, затем с прежним выражением лица снова сел в карету и тем же голосом, каким только что командовал: «В Париж!» — крикнул форейторам: «В Фонтенбло!»

Париж был сдан в пять часов пополудни, и противник должен был войти туда на рассвете!

Пять дней спустя Наполеон написал на отдельном листке бумаги несколько строк, которые, возможно, были самыми важными из всех, начертанных когда-либо человеческой рукой: