Путевые впечатления. В России. Часть первая

Чтобы материнское сердце Душки не разорвалось от горя, ей были оставлены четыре щенка; однако, когда она перестала кормить их своим молоком, трех щенков раздали друзьям графини, которые сделали вид, будто они находят их очаровательными, но, едва графиня выехала из Вены, свернули, по всей вероятности, им шею или же велели утопить их в Дунае, чтобы быть в полной уверенности, что щенки к ним уже не вернутся.

Мадемуазель Луиза, вторая горничная, под свою личную ответственность сохранила четвертого щенка. Разумеется, это был самый симпатичный из четырех, а точнее, наименее уродливый.

По словам мадемуазель Луизы, наступит время, когда щенок превратится в живую модель и Дедрё и Жозеф Стевенс станут на коленях умолять о милости дать им возможность написать портрет этого Аполлона или Антиноя собачьего царства.

Все знавшие папашу-спаниеля уверяли, что его отпрыск — вылитый отец, то есть уменьшенная копия собаки с картины «Похороны бедняка» Виньерона.

Зовут этого красавца Шарик.

Ну а теперь, будучи неукоснительно точным историком, я расскажу, каким образом караван пополнился в пути тремя новыми персонажами из разряда двуногих, двумя четвероногими и одним панцирным пресмыкающимся.

Трое двуногих принадлежат к человеческому роду, одно из четвероногих — к собачьей породе, другое — к кошачьей, пресмыкающееся же — это черепаха.

Просьба к тем, о ком сейчас идет речь, а наряду с ними и к нашим читателям, не воспринимать слово «двуногий» как имеющее уничижительный оттенок: мы всего лишь используем классификацию, принятую в естествознании.

В глазах Квинта Курция, Тита Ливия и Светония такие личности, как Александр Македонский, Ганнибал и Цезарь, — это полубоги.

В глазах же Бюффона, Кювье и Жоффруа Сент-Илера они двуногие.

Пишущий эти строки тоже двуногий, хотя чаще он пользуется руками, а не ногами, причем в большей степени правой рукой, а не левой, и скорее большим и средним пальцем, а не указательным, безымянным и мизинцем.

И все же нельзя, подобно Платону, утверждать, что ваш покорный слуга — это животное о двух ногах, лишенное перьев.

Ну а теперь, когда даже самое болезненное самолюбие удовлетворено, продолжим наше описание двуногих: по месту и почет.

Трое новых персонажей, принадлежащих к человеческому роду, это поэт Полонский, маэстро Миллелотти и чародей Хьюм.

А, дорогие читатели, я уже вижу, как при имени Хьюма вы широко открыли глаза и навострили уши!

Будьте спокойны, до Хьюма мы еще доберемся.

Быть может, вам покажется, что наши сборы в дорогу слишком затянулись, но ведь нам предстоит проделать ни много ни мало три тысячи льё — то есть треть земного шара, — прежде чем мы вновь встретимся во Франции, и, стало быть, вполне естественно, что я стараюсь как можно основательнее познакомить вас со всеми своими товарищами по путешествию.

К тому же, я считаю себя не столько романистом, сколько драматургом и в качестве драматурга обязан представить публике всех своих персонажей.

Мне предстоит проделать вместе с ними первый отрезок пути, длиной в восемьсот льё, — это в три раза больше протяженности всей Франции. Вы только представьте такое!

Итак, я возвращаюсь к своему рассказу.

Господин Полонский жил в Риме. Будучи поэтом и мечтателем, граф встречал его в Колизее и в соборе святого Петра. За границей все соотечественники — братья. Завязался разговор. У графа был проект открыть в Санкт-Петербурге литературный журнал. Он поделился с г-ном Полонским своим замыслом и попросил того представить план будущего издания.

Господин Полонский представил такой план, графа он устроил, и было решено, что Полонский возьмет на себя руководство журналом. С этого дня он стал членом фамилии графа и путешествует вместе с ним.

Наш поэт — человек очаровательный, он мечтатель, как Байрон, и так же рассеян, как Лафонтен.

Его рассеянность распространяется главным образом на шляпы, перчатки и пальто, которые люди неосмотрительно кладут рядом с его собственными, а поскольку этот сын Аполлона не делает между ними различия, то он почти всегда поступает в ущерб себе.

Но перейдем к другому сыну Аполлона — ведь поэзия и музыка это сестры, — перейдем к маэстро Милле-лотти.

История маэстро Миллелотти — это «Илиада», да что там «Илиада», — это целая «Одиссея».

Так станем же, по примеру Гомера, певцом этой волнующей истории.

Находясь в Риме, граф обосновался в гостинице «Минерва» примерно так же, как он обосновался в Париже в гостинице «Три императора», — то есть стол был накрыт для гостей в течение всего дня, свечи в гостиной горели всю ночь, и в сутки уходило на расходы от двух до трех тысяч франков. И вот среди докучливых прихлебателей, всегда обступающих путешественников такого рода, граф вдруг увидел своего соотечественника.

Соотечественник этот был композитором, сочинившим оперу, рядом с которой, по его мнению, «Вильгельм Телль» Россини, «Роберт-Дьявол» Мейербера, «Норма» Беллини и «Немая из Портичи» Обера, «Лючия» Доницетти, «Дон Жуан» Моцарта и «Трубадур» Верди были просто безделицей.