Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Послднее хорошее описаніе турецкихъ бань сдлала, какъ полагаю я, леди Мери Вортлей Монтагъ, по-крайней-мр лтъ сто тридцать назадъ тому. Она такъ роскошно изобразила ихъ, что мн, смиренному писателю, можно разв набросать тотъ же эскизъ, но только въ другомъ родъ. Безспорно, турецкая баня совершенная новизна для чувствъ Англичанина и можетъ быть отнесена къ самымъ страннымъ и неожиданнымъ приключеніямъ его жизни. Я приказалъ своему valet de place или драгоману (чудесная вещь имть въ услуженіи драгомана!) вести себя въ лучшую изъ сосднихъ бань. Онъ подвелъ меня къ дому въ Тофан, и мы вступили въ большую, холодную комнату, освщенную сверху: это былъ передбанникъ.

Посреди его находился большой фонтанъ, окруженный раскрашенной галереею. Съ одной стороны ея на другую было протянуто нсколько веревокъ, на которыхъ вислъ большой запасъ полотенецъ и синихъ простынь для употребленія постителей. По стнамъ комнаты и галереи были надланы небольшія отдленія, снабженныя опрятными постелями и подушками, на которыхъ лежало около дюжины правоврныхъ; одни изъ нихъ курили, другіе спали, или находились только въ полузабытьи. Меня уложили на одну изъ этихъ постелей, въ уединенный уголокъ, по причин моей незнатности, а рядомъ со мною помстился плясунъ-дервишъ, который, не медля ни минуты, началъ готовиться къ путешествію въ баню.

Когда снялъ онъ желтую, въ род сахарной головы, шапку, халатъ, шаль и другія принадлежности, его завернули въ дв синія простыни; одно блое полотенце накинули на плеча, а другимъ, какъ чалмою, искусно обвязали голову; принадлежности, которыя онъ скинулъ съ себя, были завернуты въ полотно и положены въ сторонку. Со мною поступили также, какъ съ плясуномъ-дервишемъ.

Посл этого почтенный джентльменъ надлъ пару деревянныхъ башмаковъ, которые приподняли его дюймовъ на шесть отъ полу, и побрелъ по скользкому мрамору къ маленькой двери. Я послдовалъ за нимъ. Но мн не было дано въ удлъ ловкости плясуна-дервиша; я пресмшно раскачивался на высокихъ башмакахъ и непремнно разбилъ бы носъ, если бы драгоманъ и баньщикъ не свели меня съ лстницы. Завернувшись въ три широкія простыни, съ блой чалмою на головъ, я съ отчаяніемъ думалъ о Полль-Моллъ. Дверь захлопнулась за мною: я очутился въ темнот, не знаю ни слова по-турецки, — Боже мой! что же будетъ со мною?

Темная комната была склизкимъ, отпотвшимъ гротомъ; слабый свтъ упадалъ въ нее изъ круглаго отверстія потолка, сведеннаго куполомъ. Хлопанье дверей, неистовый смхъ и псни гудли подъ сводами. Я не могъ идти въ эту адскую баню, я клялся, что не пойду въ нее; мн общали отдльную комнату, и драгоманъ удалился. Не могу описать той агоніи, которую почувствовалъ я, когда этотъ христіанинъ покинулъ меня.

При вход въ Сударіумъ, или самую баню, вамъ кажется, что вы задыхаетесь отъ жару; но это продолжается не боле полуминуты. Я почувствовалъ тоже самое, садясь на мраморъ. Пришелъ парильщикъ, снялъ съ головы моей чалму и съ плечь полотенце: я увидалъ, что сижу подъ сводомъ маленькой мраморной комнаты, противъ фонтана холодной и горячей воды. Атмосферу наполнялъ паръ; боязнь задохнуться исчезла, и я, находясь въ этомъ пріятномъ кипятк, чувствовалъ какое-то особенное удовольствіе, которое, безъ сомннія, чувствуетъ картофель, когда варятъ его. Васъ оставляютъ въ такомъ положеніи около десяти минутъ. Оно хотя и горяченько, однако очень не дурно и располагаетъ къ мечтательности.

Но представьте мой ужасъ, когда, поднявши глаза и выходя изъ этой дремоты, я увидлъ передъ собою смуглаго, полуодтаго великана. Деревянные башмаки и паръ увеличивали ростъ его; злобно, какъ лшій, улыбался онъ, размахивая въ воздух рукою, на которой была надта рукавица изъ конскаго волоса. Громко звучали подъ сводомъ непонятныя для меня слова этого чудовища; большіе, выпуклые глаза его сверкали, какъ уголья, уши стояли торчкомъ, и на бритой голов подымался щетинистый чубъ, который придавалъ всей наружности его какую-то дьявольскую ярость.