Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

Мы, Британцы, на палубы англійскаго корабля, выслушали съ самодовольнымъ смхомъ разсказъ о скоропостижной смерти «Грёнланда». «Невжи! сказали мы, — грубые фанфароны! Никому, кром Англичанъ, не суждено господствовать надъ волнами!» Тутъ пропли мы нсколько пиратскихъ арій, сошли внизъ и свалились отъ морской болзни въ койки, наполненныя клопами. Нечего сказать, нельзя было не улыбнуться, глядя на адмиральскій флагъ Жуанвилля, разввающійся на фокъ-мачт посреди двухъ огромныхъ пушекъ на корм и на носу парохода, вокругъ котораго шумно суетились шлюпки, а на палубъ кудахтала озабоченная команда, — нельзя было не потрунить надъ этимъ могадорскимъ героемъ и не поклясться, что, доведись намъ взяться за тоже дло, мы обработали бы его гораздо чище.

Вчера, въ Лиссабовъ, видли мы «Каледовію». Этотъ пароходъ ввушалъ намъ уваженіе и какое-то удовольствіе, исполненное ужаса. Подобно огромному замку, поднимался онъ надъ волнами Тара подъ непобдимымъ флагомъ нашей родины. Стоило только открыть ему челюсти — и городъ постигло бы второе землетрясеніе. Въ прахъ разгромилъ бы онъ столицу Португаліи съ ея дворцами и храмами, съ ея сухими, безжизненными улицами и трепещущими отъ страха Донъ-Жуанами. Почтительно смотрли мы на три ряда пушекъ огромной Каледоніи и на маленькія шлюпки, которыя безпрестанно отходили отъ этого чудовища. Въ полночь, прежде, нежели мы стали на якорь, пріхалъ къ вамъ лейтенантъ Каледонія. Съ превеликимъ уваженіемъ посматривали мы на его рыжіе усы, отложные воротнички, широкіе панталоны и золотыя эполеты. Съ тамъ же чувствомъ глубокаго почтенія глядли мы и на молоденькаго джентльмена, стоявшаго на кормъ шлюпки, и на красивыхъ морскихъ офицеровъ, которыхъ встртили на другой день въ город, и на шотландскаго хирурга, и даже на разбитый носъ матроса, который засдалъ въ кабак и на шляп котораго было написано: «Каледонія». На Французовъ смотрли мы, нисколько не скрывая своего презрнія. Чуть не лопнули мы отъ смха, проходя мимо адмиральскаго корабля принца Жуанвилля. Французикъ, раскачиваясь въ шлюпк, очищалъ бока его маленькой отымалкою. Сцена была самая комическая: ничтожный Французъ, отымалка, шлюпка, пароходъ, — пши! на какихъ жалкихъ вещахъ основанъ ложный патріотизмъ нашихъ сосдей. Я нишу это въ род неловкаго а propos къ извстному дню и мысу Трафальгару, на широт котораго стоимъ мы. Для чего вышелъ бы я бочкомъ на палубу, захлопалъ крыльями и закричалъ: кукареку, куроцапъ!? A между тмъ нкоторые изъ моихъ соотечественниковъ ршились на такое дло.

Другъ за другомъ покидали насъ веселые спутники. На пароход хало пятеро лихихъ англійскихъ джентльменовъ, торгующихъ виномъ въ Опорто. Они спшили къ своимъ виннпымъ бочкамъ, красноногимъ куропаткамъ и дуэлямъ. Глядя на этихъ молодцовъ, можно было подумать, что они каждое утро дерутся между собою и приводятъ въ изумленіе Португальцевъ отличительнымъ характеромъ англійской національности. Былъ тутъ еще бравый, честный маіоръ на деревяшк — предобрйшій и препростой Ирландецъ: онъ обнялъ своихъ дтей и снова соединился съ маленькимъ, только въ пятьдесятъ человкъ, гарнизономъ, которымъ командуетъ онъ въ Белем, и гд, въ чемъ не сомнваюсь я, съ каждымъ инвалидомъ — а весь гарнизонъ состоитъ изъ инвалидовъ — выслушиваетъ теперь вс двнадцать арій своей фисъ-гармоники. Любо было смотрть, какъ возился онъ съ этой фисъ-гармоникой, съ какимъ удовольствіемъ заводилъ онъ ее посл обда, и какъ былъ счастливъ, прислушиваясь къ пріятному звону маленькихъ зубцовъ, которые прыгали по колышкамъ и звучали динь-динь. Мужчина, который везетъ съ собою фисъ-гармонику, непремнно долженъ быть добрый человкъ.

Былъ также съ нами бейрутскій архиепископъ, посолъ его святйшесгва ко двору христіаннйшаго величества. Ни чмъ не отличался онъ отъ насъ, простыхъ смертныхъ, за исключеніемъ необыкновенной любезности. Спутникъ его, очень добрый капеланъ, былъ также любезенъ. хали они въ сопровожденіи низенькаго секретаря и высокаго французскаго повара, который, въ обденное время, суетился подл каюты. Лежа на боку, совершили они большую часть своего путешествія; желтыя лица ихъ не брились и, кажется, не мылись во всю дорогу. Кушали они особнякомъ, у себя въ кают, и только вечеромъ, по захожденіи солнца. Насладясь питіемъ и пищею, выходили они въ короткое время на палубу, и при первомъ удар колокола, призывавшаго насъ къ чаю, спшили снова на боковую.

Въ Лиссабон, гд стали мы на якорь въ полночь, былъ снаряженъ особый катеръ, на которомъ матросы увезли отъ насъ посланника, оказывая ему вс знаки вншняго почтенія. Этотъ быстрый отъздъ въ темнот ночи привелъ насъ въ неописанное удивленіе.

Въ слдующій день присоединился къ намъ другой епископъ, который свалился отъ морской болзни на койку, только лишь покинутую бейрутскимъ архіепископомъ.