Путевые записки эстет-энтомолога

Фасетки в глазах стюарда синхронно мигнули, будто переключая внимание, он отодвинул адаптёр в сторону и протянул субтильную лапку к своей тарелке. Желтоватый кокон на тарелке перестал подрагивать, морщины на нём разгладились, поверхность тускло заблестела.

– Тогда, с вашего позволения, я отужинаю, – сказал он.

Я хотел пожелать «На здоровье», но вышло: – На здоров… в’э… – так как в конце фразы непроизвольно икнул, увидев, как из пасти элиотрейца выпрыгнул тонкий, белесо-слюнявый хоботок и, вонзившись в кокон, завибрировал.

Поспешно отведя глаза, я пододвинул к себе поднос, чтобы продолжить обед, но не смог. Чмокающий, с присвистом, звук, издаваемый элиотрейцем при высасывании кокона, отбивал аппетит. Демонстративно заткнуть уши я не мог, поэтому взял стакан с соком и начал сосредоточено пить мелкими глотками – давно убедился, что при этом значительно снижается слышимость. Кадык у меня задвигался, и в ту же секунду неблагозвучное чмоканье с кашляющим всхлипом прервалось. Как для человеческого уха не существует глухой зоны слышимости, так и у фасеточных глаз элиотрейцев отсутствует «мёртвый» угол поля зрения. Имея круговой обзор, элиотрейцы и понятия не имеют, что такое отвести взгляд.

Я мельком глянул на элиотрейца, и мне стало его жаль. Фасеточные глаза стюард-толмача затянулись поволокой дурноты. Незавидная у него должность – весь рейс сидеть в кают-компании, против воли созерцая подготовительные к метаболизму процессы представителей иных рас и не имея права не то, что уйти, но даже создать вокруг себя светозащитный экран.

– Адаптация притчи закончена, – проговорил он севшим голосом. – Читать?

– Да.

Стюарт пару раз глубоко вздохнул, подёрнутые пеленой фасетки глаз чуть просветлели. Он пододвинул к себе адаптёр и начал читать, протяжно и заунывно:

– «Жил-был мальчик. Он ничем не отличался от своих сверстников, за исключением…»

Волосы на голове у меня зашевелились. Знал я цену иносказательных выражений других рас, переведенных адаптёром в фольклорном ключе. Иногда толкование одного слова превращалось в бесконечную сагу, выловить из которой рациональное зерно не представлялось возможным.

– Стоп! – оборвал я речитатив стюарда. – А короче можно?

– Можно, – согласился он. – Задница.

– Что – задница?

– Задница есть задница, – терпеливо разъяснил стюард. – Вы просили коротко, я вам и говорю.

Действительно, куда уж короче…

– Тогда что такое беззадница? – нашёлся я.

– Беззадница это беззадница, – терпеливо разъяснил стюард. Толмач он был настолько великолепный, что хотелось плеваться.

– В чём же разница между задницей и беззадницей?

– Беззадница есть конечная стадия задницы.

Я тяжело вздохнул и повёл плечами. Это я давно понял из разъяснений вахтенного. Все пассажиры, летящие на Сивиллу, – задницы, а побывавшие там – беззадницы.

– Ладно, – безнадёжно махнул рукой. – Читай…

И, подпёрши щёку ладонью, приготовился слушать как минимум часа три. Но чем-чем, а временем я сейчас располагал.

– «…того, – точно с прерванного места продолжил стюард, – что на месте пупка, у мальчика была металлическая гаечка. Из-за этой гаечки мальчик очень страдал, так как сверстники жестоко насмехались над ним, и никто не хотел дружить. Мальчик плакал, спрашивал родителей, почему он такой, но никто не мог дать вразумительного ответа, зачем на месте пупка у него металлическая гаечка…»

«Вот и со мной так… – отстранённо пронеслось в голове. Бесцветный, замедленный речитатив стюарда убаюкивал. – Никто не даёт прямого ответа, почему нас на корабле называют задницами. Может, в этой неопределённости и зарыта смысловая концепция?»

«…Мальчик рос, но насмешки не прекращались, и он всё настойчивей требовал от родителей объяснений. Наконец отец не выдержал назойливых требований и послал его…»

«Куда послал? – встрепенулось было наполовину усыплённое сознание, но тут же успокоилось. Для придания фольклорного колорита адаптёр, не вникая в тонкости, часто использовал широко распространённые идиомы, отчего пространное толкование иногда оказывалось прошитым, как белыми нитками, двусмысленными фразами.

«…И пошёл мальчик бродить по свету. Но никто, к кому бы он ни обращался, не мог ответить, зачем у него вместо пупка гаечка. Долго ли коротко бродил мальчик по свету, но наконец забрёл в тридевятое царство, тридесятое государство и очутился в дремучем лесу перед финским домиком на костяных ногах. В этом домике жила добрая бабушка с куриной ногой, она то и посоветовала мальчику направиться за тридевять земель, где в поднебесной стране на краю Ойкумены в пещере высочайшей в мире горы живёт мудрец, который всё на свете знает…»

«Господи, – вяло пронеслось в голове, – на какой свалке подобрали этот адаптёр? Дичайшая этно-литературная смесь…» Однако разбирать завал из фольклорных остатков разных эпох и этносов Земли не стал. В конце концов, если ничего не пойму из невразумительной притчи, подключу к анализу биочипы, они лучше разберутся и, может быть, выудят рациональное начало.