Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

В журнальной прозе 30–40‐х годов можно выделить целый корпус текстов, которые уже в своих названиях обозначают барышню как главный объект нарративного интереса. Это «Вся женская жизнь в нескольких часах» Барона Брамбеуса[628] (с главной героиней по имени Оленька), «Княжна Мими»[629] и «Княжна Зизи»[630] В. Одоевского, «Катенька Пылаева, моя будущая жена»[631] и «Антонина»[632] П. Кудрявцева, «Катенька» Рахманного[633], «Мамзель Катишь» Адама фон Женихсберга[634], «Мамзель Бабетт»[635] и «Милочка»[636] С. Победоносцева, «Барышня» И. Панаева[637], «Полинька Сакс» А. Дружинина[638], «Дунечка» П. Сумарокова[639], «Верочка» П. Сухонина[640], «Неточка Незванова» Ф. Достоевского[641]. В определенном смысле к этому списку можно присовокупить Машеньку из незаконченного «Романа в письмах» А. Пушкина (1829), Катю из повести П. Кудрявцева «Цветок»[642] и Любоньку и Ваву из романа А. Герцена «Кто виноват?»[643], хотя они не являются заглавными героинями.

Этот список, разумеется, нельзя считать исчерпывающим, и наверняка сюда можно было добавить какие-то не выявленные нами тексты, где тема не маркирована в заглавии, но, как нам кажется, количество произведений и авторов, их различный «иерархический статус» (в смысле качества текстов и известности писателей), факт публикации в самых популярных и многотиражных журналах, — все это делает предложенный список достаточно репрезентативным.

Обратим внимание на то, что уже в именовании героини уменьшительным домашним именем, которое чаще всего становится и названием текста, подчеркнуты такие ее черты, как детскость, доместицированность и неполноценность. Заметим сразу, что за редким исключением женский персонаж сохраняет свое «детское» имя на протяжении всего текста, даже если героиня превращается в солидных лет женщину.

История девушки/женщины в этих повестях предстает в нескольких инвариантах. Первый можно обозначить понятием превращение[644]или порча.

В начале текста перед нами невинная девушка-ребенок, у которой, как пишет многословный и витиеватый Сенковский, невесть откуда взявшись, уже «в самом начале ее существования, в самой почке ее жизни»[645] имеется «душа женского пола, душа сладкая, мягкая, благовонная, легкая, прозрачная» (далее еще десяток эпитетов с семантикой света и лучезарности), «чистая, <…> робкая, как добродетель, кроткая, стыдливая, слабая и беспечная, страшащаяся ядовитого жала опытности и как опытность проницательная»[646], в противоположность которой мужская душа — «смелая, гордая, сильная, брыкливая, жадная крови, увлажненная началами всех высоких добродетелей и всех нечистых страстей, душа без страха, без врожденного стыда, без сострадания»[647]. Героиня Сенковского сохраняет эту природой дарованную чистоту и невинность до момента выхода из пансиона, так как там хорошенькие существа «учатся для виду, на деле беззаботно порхают мыслию за потехами, за игрушками, за наслаждениями, то вяжут дружбы <….>, то порют»[648] их, и вообще этот игрушечный дом, травестирующий серьезные мужские занятия (там даже есть «тайные общества» для говорения о куклах и мужчинах), не оставляет ни малейшего следа в чистом сердце Оленьки, так как в пансионах/институтах не живут, а «существуют», пересиживают «до тех пор, пока не придет время выйти замуж»[649].

Без ощущений, без удовольствий, без неприятности, она так же бесчувственно дождалась рокового дня выпуска воспитанниц, как за шестнадцать лет перед тем минуты первого пришествия на свет после девятимесячного заключения в чреве своей матери <…> Словом, Оленька была нова душой, как дитя, и полная взрослая красавица телом[650].

Заметим сразу, что рядом с многократно повторенными качествами младенческой чистоты обозначен и дискурс телесности, который уже в этой первой фразе несет в себе эротические коннотации. Это соединение детскости и телесной соблазнительности развивается почти в каждом тексте, например, в повести «Цветок» П. Кудрявцева:

…я, не узнав ее сбоку, подумал про себя: как хорошо, как полно сформировалась эта девушка! В эту минуту она обернулась, и я увидел свою прежнюю Катю, с ее миниатюрной головкой и не совсем развившейся физиономиею[651].